Квартира Ларисы Сигизмундовны в старинном четырехэтажном доме мне и в прежние времена не добавляла оптимизма: окна, постоянно прикрытые плотными, непроницаемыми для дневного света шторами, и тусклый электрический свет от маломощных лампочек, не позволяющий читать.

Я прошла по длинному коридору, чрезвычайно узкому из-за расположенных здесь двух ветхих книжных шкафов со стеклянными полками, загроможденными множеством книг и журналов в потрепанных обложках и без них. Войдя в гостиную, я зажгла верхний свет. Лампочки в допотопном бумажном абажуре, висевшем вместо люстры, на мгновение вспыхнув, тут же погасли; осталась лишь одна, осветившая комнату тусклым, мертвенным светом, от которого сразу разболелись глаза. От этого ужасного света находящиеся здесь предметы потеряли четкость очертаний и «поплыли».

С того времени, как я была здесь в последний раз, ничего не изменилось. Круглый старинный стол из красного дерева на ножках, источенных добела кошачьими когтями, громоздкий сервант, черное пианино, ветхая софа, опирающаяся одним углом на два кирпича, – вещи дряхлые, захламляющие комнату и придающие ей неприглядный вид.

«Если бы вывезти всю эту рухлядь, освободить комнаты, поменять плотные бархатные шторы, накопители пыли, на легкие, веселые занавески, то все здесь будет совершенно другим. – Я вспомнила слова нотариуса, предупредившего, что до официального вступления в права владения наследством не должна ничего здесь трогать, менять, выбрасывать, завозить. – Пока я здесь не хозяйка, а этот чудесный подарок может в недалеком будущем оказаться иллюзией, поманившей меня и обманувшей».

Я решительно распахнула шторы, но от этого светлее в комнате не стало – за окном уже смеркалось.

«Но ведь закон не запрещает мне навести здесь порядок». Неизвестно откуда появившаяся худая черная кошка Желя потерлась о мои ноги и, сев, укоризненно уставилась на меня лимонными глазищами, словно спрашивая: «С чем пожаловала, новая хозяйка?»

К домашним питомцам я равнодушна и не отношусь к особам, впадающим в легкий экстаз при общении с ними. В мою бытность квартиранткой Желя вовсе игнорировала меня, но я от этого не страдала. Сейчас – другое дело. Помня, как старуха любила Желю, я отнесла ее к неотъемлемому от этой квартиры, не испытывая при этом особого восторга.

– Принимаю тебя на довольствие при условии, что не будешь гадить где попало, – объявила я свое решение кошке и подкрепила его пакетиком вкуснятины.

Не успела я разобраться, что к чему, а она уже потребовала добавку: видно, за эти дни сильно оголодала. Я пошла ей навстречу, но предупредила: «Особых иллюзий не строй, со мной не растолстеешь!» Переодевшись в легкий халатик, принесенный с собой, я нашла в ванной ведро, веник, тряпки и приступила к работе.

Борьба с накопившейся пылью и грязью отвлекла меня от мрачных дум, воспоминаний. Иногда мой взгляд скользил по фотографиям, выставленным за стеклом серванта, висящим в рамочках на стене, а чаще всего – по картам пасьянса, разложенного на столе, и тогда мне казалось, что хозяйка лишь на минуту вышла в другую комнату. Мое сердце замирало в тревожном предчувствии необычных событий, должных последовать в скором времени. Но ничего не происходило, и я чувствовала себя все уверенней. Я подошла к столу, намереваясь собрать карты и спрятать их в ящик серванта, и тут же вздрогнула от неведомо откуда взявшегося порыва ледяного ветра, остановившего меня. Необычно и страшно ощутить подобный сквозняк в закрытой комнате. Я даже подошла к окну и провела рукой вдоль рамы, надеясь найти источник дуновения, но безрезультатно. Все щели были заделаны и заклеены бумажной лентой. Этот феномен вместе с перегоревшими лампочками вызвал у меня тревогу.

Лариса Сигизмундовна увлекалась раскладыванием пасьянсов и не разрешала притрагиваться к картам. Однажды она даже рассердилась, когда я захотела рассмотреть картинки на них. Неужели ее душа незримо витает здесь и продолжает оберегать то, что было ей дорого при жизни? Глупо, но эти мысли заставили меня вслух произнести:

– Лариса Сигизмундовна, если не хотите, я карты трогать не буду.

И тут же единственная горевшая под абажуром лампочка замигала, словно покойная таким образом дала знать о своей воле. Я почувствовала, как по спине пробежала колонна мурашек, ноги ослабели, и я опустилась на ветхий стул, жалобно скрипнувший подо мной. Мне сразу представилось, что лампочка сейчас погаснет, квартиру заполнит непроглядная тьма, а по воздуху ко мне поплывет светящаяся призрачная фигура в длинном белом саване, протягивая навстречу трясущиеся костлявые руки…

Как была, в одном халатике, я бросилась из комнаты, но лампочка перестала мигать, и я остановилась на пороге.

– Чего я боюсь? – дрожащим голосом громко спросила я себя. – Я сама придумываю страхи. Здесь ничего нет и быть не может. Живые находятся на земле, мертвые – там, где им положено. Ведь правда, Лариса Сигизмундовна? – Я испуганно посмотрела на лампочку, словно ожидая посредством нее получить ответ упокоившейся старухи, но та продолжала ровно светить.

Прерванную работу я уже не смогла продолжить – единственной и вполне естественной потребностью было желание поскорее отсюда уйти.

– Завтра днем закончу, – бросила я в пустоту комнаты, быстро переоделась и поспешно вышла из квартиры.

На лестничной площадке, немного успокоившись, я даже посмеялась над этими страхами. Но на душе у меня попрежнему было неспокойно, и последняя воля старухи, при всей своей привлекательности, теперь не казалась мне чем-то заманчивым.

«Чего, собственно, я боюсь? Того, что лампочка погаснет и я, «маленькая девочка», окажусь в темноте? Так я завтра куплю их с десяток и повкручиваю везде. А где есть свет, там нет страха». С этими мыслями, на мажорной ноте, я вышла из подъезда.

Ночной дворик был темен, тих и безлюден. Вытянувшийся, словно кишка, он и в дневное время был неприветлив и мрачен, вызывая желание как можно быстрее его пересечь. Это был даже не двор, а узкий проход, образовавшийся после начала строительства соседнего дома. У забора, ограждающего это строительство, теснились в ряд автомобили жильцов. Лично я никогда не рискну оставить здесь без присмотра «Саню» – так я любовно прозвала свой автомобиль, пока еще не определившись, это женское или мужское имя. Впрочем, сейчас не помешало бы, выйдя из парадного, мгновенно юркнуть в салон автомобиля, тем самым обезопасив себя от ситуаций, которыми пестрит криминальная хроника.

С трудом различая окружающее, я шла вдоль вереницы припаркованных автомобилей, остатков детской площадки – скамейки и поломанных качелей, – небольшой трансформаторной будки, мусорных контейнеров, и все это время у меня поджилки тряслись от страха. Мне то и дело мерещилась притаившаяся зловещая фигура, поджидающая в темноте жертву.

Мой страх имеет реальную основу, понятную мне, журналистке криминальной хроники. Несколько нападений маньяка на женщин в пригороде вынудило милицейское руководство дать скупую информацию в газеты, а в качестве фоторобота поместить фотографию известного певца Элвиса Пресли в молодом возрасте, на которого преступник был якобы похож. Почему же нельзя предположить, что маньяк, прочитав в газете о розыске, не перенесет охоту в темные городские дворики, мало чем отличающиеся своей безлюдностью от лесных посадок? Чем обычно заканчивалась встреча маньяка с жертвой, я знала больше, чем рядовой читатель, – Стас, знакомый следователь, показал мне фотографии с мест преступлений маньяка, обеспечив бессонницей на ближайшие ночи.

Я шла, внимательно глядя по сторонам. Как профессионал, Стас рекомендовал не паниковать в случае реальной угрозы: тогда вполне можно упустить шанс на спасение. Моя рука лихорадочно искала в сумочке баллончик со слезоточивым газом, пока я не вспомнила, что оставила его в бардачке автомобиля.

«Какая же я недотепа!» – обругала я себя, и в этот момент прямо передо мной в припаркованном темном автомобиле неожиданно открылась задняя дверца. Фигура мужчины мне показалась устрашающе огромной. Вскрикнув, я метнулась в сторону.