Я повернул назад. Наверху было шумно - старик, на которого я наступил, разбудил всех своими воплями: мол, из царских покоев выбежал громадный воин с обнаженным мечом в руке… Весь Дворец был в суматохе. Во двор высыпала целая толпа вооруженных придворных - кроме щитов, на них ничего не было, - они бы меня закололи, но отец вышел вовремя.

Вокруг чадили факелы, мокрые от тумана, в дыму кричали мужчины, кашляли старики, с воплями носились женщины, плакали дети… Наконец нашли глашатая, чтобы тот протрубил отбой и прекратил этот шум. Отец увел меня наверх на балкон - не для того, чтобы сказать всем, кто я, а чтобы знать наверняка, что меня не убьют. Он успокоил их, пообещал добрые новости назавтра… И еще сказал, что Медея совершила злодейство, противное людям и богам, и потому ворота должны быть заперты, пока ее не поймают.

Когда все немного успокоились, он спросил меня, не видел ли я колдунью, когда бежал за ней. Я сказал - нет. Ведь я на самом деле видел не ее а только ее тень, и говорить об этом мне не хотелось: очень злые чары напустила она на меня, а когда о таких вещах говоришь, то даешь им власть над собой. Целитель Аполлон, Убийца Тьмы, осенял меня с тех пор всю жизнь, и я никогда больше ничего подобного не испытывал.

Колдунью и ее сыновей так и не нашли, хоть мы обыскали весь Дворец, от крыши до подземной часовни, и даже в пещере Родового Змея смотрели. Проверили каждую трещину в скалах, даже колодец… В народе говорили, что Черная Мать прислала за ней Крылатого Змея и тот ее унес. Я не спорил; но знал, что она могла заколдовать стражу у ворот, так же как меня на лестнице.

На другой день отец приказал созвать народ. Мы стояли у окна и смотрели, как люди карабкаются зигзагами по крутому подъему, как расходятся по Скале наверху…

- Сегодня они идут налегке, - сказал отец, - тюки и дети не гнут им спин. Но они знают дорогу в крепость, - увы! - слишком часто им приходится сюда приходить. Как только Паллантиды узнают эту новость, мы снова увидим дым на Гиметтской горе. Ты только что вернулся с войны - готов ты к новой?

- Отец, - говорю, - для этого я и пришел. Ты единственный человек, который мне не лгал. От остальных я слышал детские сказки, а ты мне оставил меч.

Он выглядел так, будто вообще забыл, что такое отдых.

- А что они тебе говорили? - спрашивает.

Я рассказал. Старался так рассказать, чтобы он рассмеялся, - но он только долго смотрел на меня, и мне показалось, что он все еще горюет о прошедшей ночи. Под конец я сказал:

- Ты хорошо сделал, что доверил меня Посейдону. Он никогда не покидал меня. Когда я звал его, он всегда отвечал.

Отец быстро глянул на меня.

- Как? - спрашивает.

Я никогда ни с кем не разговаривал об этом, потому не сразу нашел нужные слова. Наконец сказал:

- Он говорит, как море.

- Да, - говорит, - это признак Эрехтидов. Когда я зачинал тебя, было так же.

Я ждал, но он ничего не сказал про другие случаи. И тогда я спросил:

- А как нас зовут тогда? В конце?

- Он вызывает нас на высокое место, - сказал отец, - и мы бросаемся к нему вниз. Мы уходим сами.

Когда он сказал, мне почудилось, что я знал это всегда.

- Это лучше, - говорю, - чем у землепоклонников. Человек должен уходить человеком, а не быком.

Тем временем народ внизу стоял уже плотной толпой. Голоса сливались в непрерывный гул, какой издают пчелы, когда повалишь их дерево, а запах их скученных тел доносился даже к нам наверх. Отец сказал:

- Пожалуй, пора нам выйти к ним.

Да, пора было, но руки мои будто приросли к подлокотникам кресла. Я люблю действовать сам, но чтобы что-то делали со мной… Отец будет говорить, а они все - разглядывать меня…

- Отец, - говорю, - а что, если они не поверят, что я твой сын? Изо всего, что они знают, - могут подумать, что мы просто заключили сделку: тебе мой меч против Паллантидов, мне твое царство в наследство. Что, если подумают так?

Он улыбнулся своей скупой улыбкой и положил руки мне на плечи.

- Трое из пяти так и подумают, - говорит. - Хочешь я расскажу тебе, что они будут говорить? Эта старая змея Эгей - он никогда не упустит шанса. Вот молодой царь Элевсина, который не хочет пойти по пути остальных, эллин… Парень в самый раз для него: Эгею он будет обязан жизнью, кто бы там ни был его отец. Ну что ж, похоже, что он хороший боец… Быть может, бог его прислал нам, кто скажет?… Так пусть ему будет удача, а лишние вопросы ни к чему.

Рядом с ним я ощущал свою молодость и наивность. А он продолжал:

- Мой брат Паллант породил десять сыновей в браке и примерно столько же от дворцовых женщин, и большинство из них уже имеют собственных сыновей. Стоит им попасть сюда - они начнут кромсать Аттику, как стая волков павшую лошадь. У тебя есть великое преимущество, сын мой, и оно покорит тебе народ - ты один, а не пятьдесят. - Взял меня за руку и вывел наружу.

Он оказался прав: что бы они ни думали, но меня приветствовали как своего. Когда все кончилось и мы снова были вдвоем, он улыбнулся.

- Начало хорошее, - говорит. - Дай срок, они увидят, что ты Эрехтид с головы до пят!…

Мы с ним уже не были чужими. Пожалуй, если бы он воспитывал меня с раннего детства, мы бы с ним плохо ладили; но теперь мы чувствовали расположение друг к другу, даже, пожалуй, нежность какую-то… Будто отравленный кубок связал нас.

Он распорядился о пире на тот вечер и о большом жертвоприношении Посейдону. Когда жрецы ушли, я напомнил:

- Не забудь Аполлона, государь. Ведь я еще не очищен от крови.

- Это подождет, - говорит, - завтра тоже будет день.

- Нет, - говорю. - Если ты ждешь войны, то времени у нас немного. Завтра я должен ехать в Элевсин, привести там дела в порядок.

- В Элевсин?! - Он казался ошеломленным. - Но сначала надо разделаться с Паллантидами… Они на нас нападут, я не могу тратить своих людей.

Этого я вообще не понял.

- Каких людей? - спрашиваю. - Тех двоих, что я привез с собой, мне вполне достаточно; я не привык, чтобы за мной слишком ухаживали.

- Подожди, - говорит, - ты что - не понимаешь? Ведь новости будут там раньше тебя…

Я все еще не знал, о чем он.

- Слушай, отец, - говорю. - Эта девушка, что я привез с собой, - можешь ты поручить своим женщинам позаботиться о ней? Я бы оставил ее в Элевсине, - не настолько я привязан к ее юбке, чтобы таскать с собой повсюду, - но царица невзлюбила ее и могла ей навредить. Она славная девушка, добрая и воспитанная, так что никаких хлопот тебе не доставит, а я скоро вернусь.

Он взъерошил себе волосы, как всегда делал, когда был взволнован:

- Ты что, с ума сошел? С нынешнего дня твоя жизнь в Элевсине не стоит выжатой виноградины! Когда утихомирим Паллантидов, можешь взять армию и добиваться своих прав там.

Я удивился. Но видел, что он волнуется за меня, - как каждый отец, - это меня растрогало.

- Они тебя изрубят у пограничной заставы, - говорит. - Неужели ведьма наслала на тебя безумие?

Он шлепнул себя по ноге - видно было, что растерян. Он был мудр и предусмотрителен и всегда знал, как поступить… А сейчас не знал, и это его тревожило. Мне стало нехорошо, что вот так, сразу, доставляю ему неприятности.

- Но послушай, - говорю, - отец. Молодежь спасла меня в битве. Она проливала кровь за меня, один из них погиб. Как могу я после этого напасть на них будто разбойник? Их Богиня выбрала меня - не знаю почему, но выбрала… Они - мой народ…

Отец принялся шагать по комнате. Он останавливался, говорил, снова шагал… Он был мудр; там, где я видел что-то одно, он видел десять разных возможностей… Но, думаю, нет! Пусть он умен и опытен - я должен держаться того, что знаю сам, и поступать, как должен. По чужим советам получится хуже, как бы ни были они хороши. Мудрость только от богов, не от людей.

- Я должен ехать, - говорю. - Благослови меня, отец.

- Ну что ж, - говорит, - во имя богов!… Да будет нить твоей жизни крепче проклятья.