Она вскинула свои черные брови.
- Ты царь; как ты решил, так тому и быть. Но ты притащил меня сюда, как преступницу, только для того, чтобы известить об этом?
- Нет, - говорит. - Мой друг царь, прежде чем попал в Элевсин, плавал на север, за Геллеспонт, в Колхиду, откуда ты родом. Он говорит, что на тебе кровавое проклятие: ты убила собственного брата. Что ты скажешь на это?
Теперь ее удивление было искренним. Она повернулась ко мне разъяренная, но я уже понял, что задумал отец.
- Все знают, - говорю, - что ты бежала на юг от мести.
- Какая ложь!… - кричит…
Но я следил за ее глазами - в них мелькнул испуг. Что-то она там натворила.
А отец дальше:
- Он рассказал мне все и подтвердил свои слова клятвой…
И тут она не выдержала:
- Раз так, то он - клятвопреступник! За всю свою жизнь он не покидал ни на шаг остров Пелопа. До нынешней весны!
Отец посмотрел ей в глаза.
- Откуда ты это знаешь?
Лицо у нее застыло глиняной маской.
- Ты мудрая женщина, Медея, - говорит, - тебя правильно прозвали. Ты гадаешь по камушкам, по воде и по руке человеческой; ты знаешь звезды, ты можешь создавать дым, что приносит истинные сны… Быть может, ты знаешь, кто его отец?!
- Этого я не видела, - говорит, - это было в тумане… - Но в голосе слышался страх. Да, мой отец был опытный судья и знал свое дело; мне было чему у него поучиться.
Он повернулся ко мне.
- Я не был уверен, - говорит. - Она могла сделать это по ошибке, от неверно понятого знамения. - Потом офицера стражи спрашивает: - Где вы ее нашли?
- На южной стене, государь. Сыновья ее были там же. Она хотела заставить их спускаться вместе с собой, но Скала крута, и мальчики боялись.
- Все ясно, - сказал отец. - Тезей, я отдаю ее в твои руки. Делай с ней все, что сочтешь нужным.
Я подумал… Ведь пока она жива, где-то кому-то будет от этого плохо, это уж точно. И спрашиваю у отца:
- Какую смерть вы даете своим?
Вдруг она, словно змея, скользнула между стражниками - я видел, что они ее боятся, - и встала перед ним. И на их лицах была невольная близость, какая связывает мужчину и женщину, что делили одну постель. Она заговорила тихо:
- А ты не раскаешься в том, что делаешь сейчас?
- Нет, - больше он ничего не сказал.
- Подумай, Эгей! Пятьдесят лет ты прожил под проклятием Элевсина и знаешь тяжесть его. Ты уверен в выборе своем?
- Я выбирал с богами, - сказал он.
Она собиралась еще что-то сказать, но он закричал:
- Уберите ее отсюда!
Стража бросилась к ней; она повернулась к тому, что боялся ее больше остальных - видно было, - и плюнула ему на руку. С грохотом упало его копье, он схватился за кисть, побледнел как мертвый… Остальные сгрудились вокруг, вроде хватали ее, но прикоснуться боялись, а она тем временем кричала:
- Ты всегда был скупым, Эгей! А на что ты рассчитывал, заключая сделку с нами? Освободиться от проклятья - и заплатить за это жизнью чужого бродяги?!… Золото за навоз - так ты думал?!…
Я не сразу сообразил, отчего у отца такой вид: словно извиняется передо мной за то что я это слышу. Потом понял: как раз этого он ждал, когда крикнул «уберите!…», этого не хотел. Я почувствовал холод в груди. Так вот оно что!… Перламутровая птица, расписные стены…
Сколько раз я ласкал ее с тех пор, как она решила меня убить?
Отец взмахнул рукой, - приказать, - я остановил его:
- Подожди.
Стало тихо. Только стучали зубы у того, кто уронил копье.
- Медея, - спрашиваю, - а царица Элевсинская тоже знала, чей я сын?
Она пыталась угадать, какого ответа я жду, - по глазам было видно, - но я повзрослел за этот час и сумел себя не выдать.
- Сначала она просто хотела избавиться от тебя, как от кусачей собаки! - Ух, до чего злой стал у нее голос!… - А когда у ее брата не получилось, она прислала мне кое-что про тебя, и я смотрела в чернильной чаше…
- Твоя жена предупредила меня, будто ты поклялся править в Афинах, - сказал отец. - Я бы рассказал тебе, только позже. Ты молод, и быть может любишь ее… - Я не ответил. Думал. - Она бы освободила меня от вины деда, заставив убить сына. Великодушной повелительнице вы служите, госпожа!
Я разобрался со своими мыслями и поднял глаза.
- Все к лучшему, государь, - говорю. - Это развязывает мне руки. Теперь путь мой прям.
Тут она повернулась ко мне. Раскосые глаза сузились и сверкали, рот стал тоньше и шире… Я вдруг заметил, что отступил перед ней на шаг, - она и впрямь имела Власть.
- О да! - говорит. - Теперь твой путь прям, эллинский вор! Следуй же за длинной тенью, что бросаешь перед собой! Отец твой скоро это узнает, десять лет оторвал он от своей нити жизни, когда забрал у тебя кубок!…
За ее спиной у стражников отвисли челюсти, глаза вытаращились… Отец был бледен, но не забыл глянуть, как они восприняли эту новость… Но она - она меня сверлила глазами и чуть покачивалась, как змея, что завораживает добычу. Стражники были все вместе, а я стоял перед ней один.
- Тезей… - она говорила тихо, с хрипом, словно ее свистящий язык был раздвоен, - Тезей Афинский… Ты перешагнешь воду, чтобы плясать в крови. Ты будешь царем жертв. Ты пройдешь лабиринт сквозь огонь и сквозь тьму ты пройдешь его. Три быка ждут тебя, сын Эгея. Бык Земной, Бык Людской и Бык Морской…
До тех пор никто не накликал на меня бед. И я почуял, как это злое пророчество коснулось моей жизни холодом, как какие-то духи, чьих лиц я не мог различить, зловеще слетались ко мне. Я содрогнулся, как если бы Земная Змея укусила Солнце. Стражники отшатнулись, но отец шагнул вперед и загородил меня от нее.
- Ты хочешь легкой смерти? - говорит. - Если да - остерегись! И так наболтала слишком много…
Она не испугалась.
- Не подымай на меня руки, Эгей! - Говорила холодно и властно, словно знала тайну; словно секреты их близости служили ей основой колдовства вместо его волос или ногтей. - Ты думаешь обмануть Дочерей Ночи? Ты, со своим ублюдком? Он оплатит твой долг - да-да! - и с лихвой оплатит… Ты спас сына случайной ночи, который пришел к тебе чужим. Он же убьет дитя сердца своего, плод величайшей его любви!
Я был молод тогда. У меня уже были дети, в разных местах, но еще и мысли не появлялось о сыне - продолжателе рода, или о том что он нужен мне… Но - как стоишь ночью на краю обрыва и чувствуешь под собой глубину, которой не видно, - так на меня дохнуло издали чудовищной мукой. Ее нельзя себе представить, пока она не придет, а после нельзя о ней вспоминать.
Я стоял как потерянный. Стражники тихо переговаривались, отец, подняв руку, держал передо мной знак против зла - она хорошо подготовила этот момент. Вдруг она прыгнула меж них, как заяц, и выскочила на балкон. Слышался звук ее быстрых шагов, звон украшений на платье… Стражники гурьбой бросились к выходу - и застряли в нем: они не спешили ее догнать.
Я схватился за меч, потом вспомнил, что он на столе, взял оттуда… С балкона вбежал на шум часовой - наткнулся на стражу…
- Куда она побежала? - спрашиваю.
Он показал - я растолкал их и выбежал наружу. Было сыро и ветрено. С моря налетал холодный туман, покрывая росой плиты террасы, а луна была, как моток шерсти… Я вспомнил, что про нее говорили, будто она умеет вызывать ветер.
На балконе никого не было. Я вбежал в какую-то дверь, споткнулся, упал на какого-то старика, на кровать к нему, выронил меч… Он что-то закричал, я вскочил на ноги, подобрал меч… Смотрю - занавеска качается, вроде ее только что трогали, за ней отверстие в стене, и там лестница вниз уходит, а снизу вроде свет от лампы, колышется. Я - туда. И вот на повороте лестницы на стене - тень женщины. И рука поднята.
Это была она - без сомнения, - кто еще мог бы наслать на меня такие чары?… А было так, что руки у меня похолодели, покрылись потом; колени ослабли, задрожали, сердце забилось - словно молот изнутри по ребрам бьет - и дыхание перехватило. Я едва не задохнулся. Кожа ползет по телу, по голове - сама ползает туда-сюда, и не дрожь это, а не поймешь что, - волосы дыбом!… А ноги словно к полу прилипли - ну не могу с места двинуться, и все тут!… Вот так я прирос к месту из-за того колдовства; внутри меня корчили судороги, - будто тошнило, - и так до тех пор, пока тень не исчезла. Но и тогда я не сразу смог побежать дальше, да и лестница была крутая… Когда добрался внизу до коридора и вышел через него во двор, там никого не было. Только холодный липкий туман клубился во тьме.
