Показывая эпизоды войны, авторы чуть ли не в каждом своем пассаже закладывают идеологическую мину, демонстрируя желание создать негативное отношение к тому, как русские отражали нашествие.

Вот нам демонстрируют артиллерийский обстрел города. Дикторский текст, озвучание которого подрядился исполнить актер Табаков, комментирует: Гитлер распорядился стереть город с лица земли. В Ленинграде от артиллерии и бомбежек авиации “рушились проспекты”. Итак, немецкий фюрер был всесилен, а Сталин беспомощен. Если немцы могли разрушать город целыми кварталами, значит русские не имели средств борьбы ни с артиллерийскими батареями, ни с авиацией. Фильм дает понять, что гитлеровцы делали все, что хотели, и вина за это лежит на сталинском руководстве.

Разумеется, авторы текста лгут — город, превращенный в крепость, нес потери. Но не “целыми кварталами”. Осадная артиллерия варварски обстреливала жилые здания, но отнюдь не безнаказанно. Ее действия подавлялись контрбатарейные средства Ленинградского фронта, включая орудия Балтийского флота. И немецкой авиации было неуютно в балтийском небе, как хотелось бы авторам фильма.

Говоря об организации обороны, диктор обороняет как бы между прочим — линия фронта вокруг города установилась благодаря неорганизованному сопротивлению жителей, “сама по себе”. Следовательно, невооруженных горожан никто не организовывал. Они были брошены на произвол судьбы. А когда немецкая авиация обрушивала на город зажигательные бомбы, то жители “вынуждены были” становиться солдатами. “Вынуждены были”… Ленинградцы не хотели оказывать сопротивления, но их вынуждали, заставляли. Они противились, отказывались бороться с врагом. Их врагом были те, кто заставлял их тушить зажигалки.

Город с миллионным населением оказался не просто в блокаде и без запасов продовольствия, погибшего в сгоревших от бомбежек Бадаевских складах. (О том, что запасы были созданы, авторы помалкивают). Он оказался к тому же в блокаде суровой зимой. Что же делали ленинградцы, если верить авторам фильма? Они сжигали в печках, чтобы не замерзнуть, книги и мебель. Диктор утверждает, что это было для них в то время “самое ценное”. Самым ценным для русских было не Отечество, не Россия, не независимость. Они, оказывается, умирали сотнями тысяч за столы и стулья, за кровати и шифоньеры. Какая гнусность даже произносить подобное, г-н Табаков!

Но вот тема ленинградской блокады сменяется темой зимнего контрнаступления русской армии под Москвой. Что слышит зритель? Его уверяют, что контрудар смог состояться лишь благодаря тому, что на фронт были переброшены крупная группировка войск с дальневосточной границы. А эта переброска могла состояться лишь только потому, что агент Сталина в Токио Зорге донес — Япония на Россию нападать не собирается.

Для тех, кто понимает, что такое мировая война, знает, как она велась, очевидно, что перед нами стандартная западная “клюква”, обыкновенный примитив. В сознании западного обывателя война, которую вела Россия — нечто вроде войны с индейцами. Он далек от осознания ее масштабов. Это не массовая трагедия с участием миллионов, а острая игра, в которой изредка кто-то должен умереть.

История великой страны сводится к частностям. Усилия нации оказываются не более важными, чем действия одного агента военной разведки. Не будь донесения Зорге, Сталин бы не перебросил несколько дивизий с Востока на Запад, не будь этих дивизий, не было бы и наступления русской армии в декабре. Случайность спасла Сталинский режим от неминуемого поражения.

Ведь Сталину, слышим мы тут же, “не было свойственно идти на риск”. Он никогда не рисковал. Что это утверждение должно означать для западного, прежде всего американского зрителя? Для американского сознания тот, кто не рискует — трус. Если Сталин никогда не рисковал, значит он был стопроцентным трусом. А трусость заслуживает одного только презрения. Вот что на самом деле скрывается за, казалось бы, незначительной фразой.

По этой извращенной логике судьбу страны определяли не мужество солдат, не трудолюбие людей в тылу, не верность гражданскому долгу тех, кто оказался в блокаде, не талант военачальников. Россию спасла удачная операция ее шпиона. Не будь его донесения, Россия обязательно бы погибла. Документальный фильм, таким образом, превращается в псевдо-художественный вымысел, исторические факты препарируются в тенденцию.

В действительности, предпринимая наступление под Москвой, русское командование шло на колоссальный риск. Не было никаких гарантий, что в этот раз наступательная операция завершится удачно. Обильный снег и сильные морозы воздействовали не только на немцев и их технику. Холодно было всем. Не было и перевеса в силах и средствах. Вот цифры. Под Москвой перед наступлением вермахт имел 1708 тыс. чел., Красная армия — 1100, у немцев было 13500 орудий и минометов, 1170 танков, 615 самолетов, у русских, соответственно, 7652, 774 и 1000. Как же можно утверждать отсутствие риска, если немцы, обороняясь, имели превосходство в живой силе в 1,5 раза, в артиллерии — в 1,4 раза, в танках — в 1,6 раза! И тем не менее они были разгромлены и отброшены от столицы.

Комментаторский текст, как всегда, старается представить дело таким образом, что и на этот раз Сталину не удалось воспользоваться удачным стечением обстоятельств и в 1942 году ему вновь пришлось отступать.

Демонстрация этого фильма не закончена. Но что и дальше нам будут вешать на уши одну только отравленную враньем лапшу — в этом нет никаких сомнений. На что рассчитывают руководители РТР, отдавая лучшее время выходных дней этой откровенной и злобной халтуре? Они рассчитывают, и не без основания, на невежество и презрение к своей стране наших зрителей, главным образом молодых людей. Большинству русских уже удалось внушить отвращение к войне 1941-45 годов, в которой их деды и прадеды были победителями. Была не Победа, а “кровь на снегу”. Войной руководили не полководцы, ею управлял “тиран” и “трус”. Русские потери были бесцельны — они “гибли зря”.

Дискредитация русской истории — это не только политика руководства РТР. В данном случае оно — лишь деятельный соучастник общей идеологической диверсии, операции по деформированию национальной памяти.

Когда в нации исчезает героическое представление о прошлом своего Отечества, она перестает существовать. То, что Гитлеру не удалось совершать “мытьем”, теперь утвердившийся в Москве режим делает “катаньем”. Но он никогда бы не посмел подобного негодяйства, если бы не абсолютное равнодушие и безразличие общества, позволяющего мерзавцам и клеветникам глумиться над памятью своих предков.

Факт демонстрации паскудного фильма о наиболее героическом периоде в русской истории ХХ столетия не означает ли, что существующее в России общество уже никогда не присоединится к словам Пушкина: “клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал”. Пушкина из общественного сознания вытеснили иные кумиры — доренки, киселевы, познеры, сванидзе, черкизовы. Они теперь душевладельцы русского народа, его кумиры и витии…

Если читателю придет фантазия насладиться рожей торжествующего хама, включите телевизор.

Гримасы политической рекламы

Политика — любимое дело журналистов, реклама — любимое дело политиков, а по поводу политической рекламы можно написать целую летопись, в которой события сгущаются по мере приближения к современности. Попытаемся изложить конспективно.

1989 год. Ельцин падает с моста в реку с мешком на голове, но не тонет, а выныривает из волн любимцем публики. Это плохо подготовленное покушение или удачный акт политической рекламы в стиле “дерьмо не тонет”?

1993 год. Плакат перед референдумом. Надпись цветами российского флага “Ельцин! Ельцин! Ельцин!” на фоне трибун с болельщиками явно нероссийского происхождения. Скорее всего, это болельщики Олимпиады или Уимблдонского турнира — в их руках видны флаги разных государств (кроме российского). Это скрытая ирония художника или сигнал проницательному избирателю?