Костиков рассказывает как “рабочая группа” готовила послания президента. Было принято “вознаграждать себя небольшим застольем”. “После нескольких рюмок водки человек становится откровеннее и разговорчивее. Да и, попросту говоря, надоело все время держать себя за язык.” Холопы играли своих господ, распределяя между собой их роли и произнося от их имени тосты (с. 11). Ельцин относился к этой братии именно как к холопам. Он практически никогда не благодарил за выполненную работу. Холопы ублажали себя сами — говорили друг другу приятные слова (с. 101).
К этому упомянем еще одно место в мемуаре бывшего пресс-секретаря. Костиков пишет как Ельцин и польский президент Валенса соревновались кто кого перепьет, а дворня, наблюдающая за этим, переживала про себя: “Да закусывай же, закусывай, Борис Николаевич!” Потом Костиков признается, что в тяжелой ситуации “хочется по-шкиперски хватануть стакан рому. Но в России, как известно, в почете другие напитки…” (с.162). Вот и получается “Ельцин со стаканом, Ельцин с бутылкой, Ельцин “вприпляс”, Ельцин с раздобревшим лицом после дегустации кумыса в Калмыкии…” (там же). Одним словом — алкоголизм чистейшей воды. Ладно бы один такой затесался в госаппарат, а то — целая команда мастеров закладывать за воротник.
О чревоугодии, которое удовлетворялось в Кремле за государственный счет и говорить не приходится. Костиков со сладострастием описывает приемы и не удерживается даже от того, чтобы не опубликовать меню. Вероятно он полагает, что это кого-то может интересовать, что для истории меню представляет собой ценное свидетельство.
Не удивительно, от нездорового питания и непомерного употребления алкоголя лицо у Ельцина оплывало. Психологи посоветовали не демонстрировать физиономию президента на телеэкране, заменяя телеобращения радиовыступлниями (с. 163). К радиообращениям Ельцин таки перешел, но не отказал себе в удовольствии нести в массы свой светлый образ. Поскольку самостоятельно удерживать определенную эмоциональную окраску своих выступлений он уже не мог, референты подчеркивали в листочках слово “улыбнуться” и делали дубли, когда он забывал состроить из останков своего лица нечто добродушное (с.165).
“Роман с президентом” свидетельствует, что в Кремле царила политическая интрига, и ничего по существу не предпринималось ради судьбы страны, разрешения ее проблем.
Костиков пишет о том, как Ельцин без зазрения совести запускал руку в карман государства ради того, чтобы поднять свой авторитет среди чиновничества: “В период первых своих поездок по стране уже в качестве президента России он брал с собой сотни миллионов рублей, чтобы “сделать подарок трудящимся”. Ездил, как отмечает Костиков, все больше по “личным друзьям” (с.120). Поездки эти проходили “по канонам “партхозактива””. “Считалось, что в поездках он узнает много нового и интересного, слышит голос правды и голос России. Но это была совершеннейшая чепуха” (с. 121).
Практически исключив из повествования истории о принятии важных государственных решений, Костиков остановился разве что на том, как Ельцин торговался с японцами из-за островов. Японцы не хотели давать сто миллионов долларов, Ельцин не хотел отдавать острова даром — вот и вся игра, которой Костиков попытался придать вид психологического противостояния.
“Блестящая фраза”, которую подкинул Костиков Ельцину для выступления перед американцами, симптоматична: “Сегодня свобода Америки защищается в России” (с.56). То есть, прямым текстом говорилось, что Ельцин защищает интересы американцев. Прочувствовать смысл произнесенной Ельциным фразы, ее автору оказалось не дано. Самому Ельцину — тем более.
Самое поразительное в людях типа Костикова и Ельцина состоит в том, что они считают себя русскими. Костиков говорит про Ельцина — “это русский человек, русский патриот”, “более русского человека, чем Ельцин, даже по физиономии, найти трудно”. Про себя и своих соратников: “Мы, русские, живем, чтобы работать”. Как тогда понимать откровение: “Гайдар для Ельцина был вторым “я””? (с.157). Гайдар — тоже русский? Тогда мы кто? Нет, тут надо для себя вполне и однозначно определиться: либо они русские, либо мы. У нас все разное — вплоть до мелочей. В том числе и физиономических.
Костиков вряд ли отдает себе отчет, что описывает команду Ельцина с неприязнью. Он пишет о шефе Министерства иностранных дел: “Козырев той поры был одной из “священных коров” на демократическом пастбище”. Качество другого своего коллеги по “пастбищу” — тихого первого помощника В.В.Илюшина — оценены так: “Виктор Васильевич предпочитал не высказывать идей, не формулировать предложений. Как правило, он присоединялся к мнению президента” (с.83). Про получившего недавно одну из высших государственных наград режиссера Марка Захарова Костиков пишет, что этот представитель “творческой интеллигенции” на совещаниях президентского “мозгового центра” постоянно требовал “раздавить гадину” — Верховный Совет (с. 73.). Понятно, за что он получил орден из рук президента.
Костиков изобличает сам себя, как автора антифашисткой истерии, бурно реагирующего на каждую бабку со значком Сталина или на распространение “откровенно фашистских изданий”. Всюду ему чудилась “тень нового мирового порядка”. Причем, этот страх в команде Ельцина был всеобщим. Большинство сугубо гражданских советников Ельцина ходило с пистолетами под мышкой (с. 21). Такая вот детская непосредственность людей, которых охраняют десятки профессионалов. Не могут отказать себе в способности пальнуть в кого-нибудь. Вероятно, по той причине, что улица для них наполнилась неприязнью к “соучастникам режима”. Незнакомые люди высказывали Костикову (значит, и многим другим) все, что думают, а один раз пресс-секретаря чуть не поколотили. (с. 29–30).
Костиков до небес превозносил организационные достоинства Фронта национального спасения. Это показывает его полную профессиональную несостоятельность. Он принимал пустышку за серьезного противника, бездарей — за талантливых организаторов. С такого рода аналитическими способностями — лучше моль ловить в президентских кабинетах, как это делали другие, менее словоохотливые помощники Ельцина (с. 215).
Обострение политической ситуации, как выясняется из “романа”, в тот период организовывали, помимо Костикова, еще Бурбулис, Полторанин, Чубайс и Козырев, которые “вынуждены были идти на нарочитый политический эпатаж, чтобы привлечь внимание к остроте ситуации” (с. 121) заявлениями о возможности государственного переворота. Начали они свой гадостный спектакль еще в октябре 1992 года. После пресс-конференции, рассчитанной исключительно на Ельцина, последний своим указом распустил оргкомитет ФНС, и этим противозаконным актом только подлил масла в огонь. Кстати, это был тот самый момент, когда Ельцин с Чубайсом и Гайдаром вывалили в народ море фальшивых свидетельств на право собственности — ваучеров.
Костиков выбалтывает подробности ельцинского путча 1993 года, фактически совершая ценные для будущего следствия признания в том, что вооруженное свержение законной власти было заранее подготовлено и осуществлено при участии значительного числа представителей столичных СМИ и “творческой интеллигенции”.
Отрадно и то, что ложь Костикова не вышла за пределы привычных журналистских штампов, повторяемых из года в год в оценках событий октября 1993 года. Значит страх разоблачения остается, как остается и страх расплаты. Ведь не случайно мимоходом признается дутость власти “демократов”: “Если бы не контроль над силовыми структурами, который президент взял на себя после 1991 года, то, боюсь, политическую борьбу за власть демократы в 1992–1993 годах проиграли бы. Тот факт, что в октябре 1993 года президенту все-таки пришлось прибегнуть к “последнему доводу королей”, и вывести к Белому дому танки, в сущности, говорит о том, что политическую партию мы проиграли” (с.84).
Вся книга бывшего пресс-секретаря представляет собой описание закулисной борьбы с конституционным строем и установление единоличной власти Ельцина — личности деградирующей, злобной, ставшей инструментом предельно бесстыдных и подлых людишек. Но что обиднее всего, книга подтверждает наше знание о том, что Ельцин — тряпка и трус, развалина в физическом, интеллектуальном и духовном отношении. Не победить его в политической схватке могли только совершенно неспособные к организации и дисциплине люди, не имеющие мировоззренческого стержня.
