Словом, книга Коржакова не оставляет никаких сомнений в том, что Ельцин — глубоко и неизлечимо больной человек, страдающей (и достаточно давно) множеством серьезных недугов. Он инвалид с детских лет. Всем известно, что отсутствие трех пальцев на левой руке — не результат какого-нибудь ординарного несчастного случая, а результат баловства с взрывателем, из-за которого погиб другой ребенок. У него “травмирована спина” (с.152), он наполовину лишен слуха, так как одно ухо у него совсем не слышит (с.78), он перенес пять инфарктов (с.248, 274–275), причем наиболее серьезный из них был за несколько дней до второго тура президентских выборов 1996 года (с.298, 319). Незадолго до первого тура выборов здоровье его резко ухудшилось (с.333). В итоге, история Ельцинских болезней — это “четыре увесистых, толстых тома, сантиметров по пятнадцати каждый” (с.202). Но главная болезнь, надо думать, пришлась на голову.
Отсюда серьезные основания полагать, что главный герой “свидетельских показаний начальника Третьего отделения канцелярии его величества” не мог участвовать в президентской кампании 1996 года, по крайней мере во втором туре выборов, из-за так называемого медицинского критерия, установленного ст.92 Конституции РФ 1993 года. Впрочем, это может быть отдельной темой, заслуживающей специального расследования.
Жанр, который использован автором разобранной нами книги, обязывает читателя быть предельно осторожным. Их нельзя отождествлять. Котлеты отдельно, мухи — отдельно. У читателя не должно создаться впечатления, что Коржаков сам по себе заслуживает какого-то уважительного отношения. Отнюдь. Это человек, не случайно оказавшийся в свите Ельцина. Описывая гнусности, связанные с политикой режима, он ничуть не раскаивается, что непосредственно участвовал в деятельности, которую невозможно ни понять, ни оправдать, ни простить. Пособнику очень трудно выдать себя за свидетеля, потерпевшего, тем более за прокурора или судью.
Его книга, таким образом, не показание, которое можно принимать на веру. Там многое отсутствует, отдельные эпизоды искажены, имеются двусмысленные намеки, понятные лишь посвященным в кремлевские тайны.
И все-таки есть в книге два абзаца, которые можно привести почти полностью. Во всяком случае в них можно найти ключ к внутреннему авторскому миру.
“После августовского путча мне казалось, что России выпал счастливый лотерейный билет. Такие выигрыши бывают в истории раз в тысячу лет. Власть почти бескровно перешла в руки демократов, вся страна жаждала перемен. И Ельцин действительно мог использовать этот “золотой” шанс… У него было все, чтобы грамотно провести реформы, предотвратить коррупцию, улучшить жизнь миллионов россиян. Но Борис Николаевич поразительно быстро был сломлен всем тем, что сопутствует неограниченной власти: лестью, материальными благами, полной бесконтрольностью… И все обещанные народу перемены свелись, в сущности, к бесконечным перестановкам в высших эшелонах власти. Причем после очередной порции отставок и новых назначений во власть попадали люди, все меньше и меньше склонные следовать государственным интересам. Они лоббировали интересы кого угодно: коммерческих структур, иностранных инвесторов, бандитов, личные, наконец. Да и Ельцин все чаще при принятии решений исходил из потребностей семейного клана, а не государства” (с.359).
Заканчивается книга платоническим диалогом автора с хозяином, в котором отставленный генерал сводит счеты со своей бывшей жизнью: “…надоели все эти мистификации и про ваше здоровье, и про интенсивный труд во имя Отечества. Раньше мы с вами думали. что обманываем людей ради продолжения реформ, ради демократии… А нынче ясно, что все это вранье нужно лишь вашей семье да горстке людей, приватизировавших власть…” (с.394).
* * *
Наверное не стоило бы читать, а тем более анализировать труд другого ельцинского прихлебателя — бывшего пресс-секретаря В.Костикова “Роман с президентом”. Сладенькое название предвещает какую-нибудь мерзость. Но такова участь летописцев — читать надо.
Эта книжка смахивает на упражнения графомана по сравнению с яркими воспоминаниями телохранителя Коржакова. Да и пишут почти об одном: Костиков — с умолчаниями и недомолвками, Коржаков — открыто.
И все-таки, в отличие от Коржакова, Костиков был тем, кто мотивировал деятельность президента, формировал его мировоззрение. Телохранитель, если и пытался подталкивать Ельцина его на отдельные поступки, так и не смог стать его “вторым Я”. Костикову Ельцин поддался, а потому книга пресс-секретаря помогает проникнуть в потемки президентской души.
В Кремле все знали, что Костиков пишет книгу. Ходили и боялись. Кто припугнуть пытался, кто подольститься. Даже Ельцин боялся вышвырнуть Костикова взашей. Но и рядом с собой держать было страшно — вдруг еще чего-то чего лишнего узнает, да понапишет об том. Налил на прощанье фужер коньяку и назначил Костикова послом в Ватикан.
Костиков, судя по его книге, оказывается осведомленным скорее о застольях, чем о содержании деятельности “команды Ельцина”. Как и Коржаков, он все больше пишет о том, кто и сколько мог выпить, кто был допущен к президентской сауне и т. п.
Милые шуточки были приняты в среде “приближенных к телу”. В качестве намека на скорое назначение в Ватикан, как рассказывает Костиков, ему подарили карикатурную фигурку молящегося монаха. “Когда фигурку слегка поднимали, из-под сутаны выскакивал огромных размеров член радикально-фиолетового цвета”. (с.15). Таким образом, по свидетельству пресс-секретаря мы можем представить себе атмосферу дворцовых скабрезностей, так слабо сочетающихся с задачами государственного служения.
Костиков пишет, что президент осознавал себя воссоздателем величия России, но тут же оговаривался, что воссоздавалась пустая помпезность, что пар уходил в “Президентские фанфары”, написанные специально для обозначения явления президента народу (с. 129). Вместо упорной работы на благо страны, Ельцин то и дело “брал тайм-аут” и ожидал “когда прорежется внутренний голос” (с. 128), “когда либо эксперты дадут вразумительный анализ или совет, либо его самого “осенит”” (с. 186). Государственное служение у Ельцина заменялось составлением списков приглашенных на приемы в Грановитой палате и согласованием меню (с.130).
То же касается и алкоголя. Холопьим удовольствием пованивает от строк о том, как Костиков вкусно ел и пил при дворе своего хозяина: “А вот вина, как правило, [подавали] плохие. Французские или итальянские вина на президентских приемах, как правило, не подают, и, наверное, правильно делают. Но свои хорошие вина оказались за границей, в ближнем зарубежье. Запасы же кончились. Когда в кремлевских подвалах еще оставались запасы от щедрот Советского Союза, подавали прекрасное молдавское каберне. Но потом и оно кончилось. Разливают красное с экзотическим названием “Царское”. Но это порядочная дрянь. Кто его придумал, я просто не знаю. Того, кто убедил президента, что это хорошее вино, я бы заставил пить уксус. Хорошо, что снова стали подавать водку. В 1992 году, когда я только начал работать в Кремле, водку не подавали — видимо, по инерции трезвенных лигачевских времен. Впрочем, всегда можно было мигнуть знакомому официанту, он, спрятавши бутылку под хрустящую салфетку, нальет стопочку-другую. Благо, что закуска, будто специально изощрена под графинчик “беленькой” (с. 131–132).
Так может писать только крепко пьющий человек, такие слюни, такой утробный стон, такие задушевные строки могут исходить только от человека, упившегося своим сладострастием.
В ельцинском окружении сложилось благодушное отношение к пьянству. Костиков рассказывает как на церемонии подписания Договора об общественном согласии к президентскому столику рвался Жириновский с целым ящиком водки, а когда его не пустили, начал раздавать бутылки всем подряд (с. 32–33). Пропрезидентские политики, наравне с оппозицией, расхватывали дармовую “огненную воду”. Да и в прочих случаях рюмки, судя по книге Костикова, опрокидывались по любому поводу.
