– Еще бы.

– Или вот еще: иногда он ходил по улицам и громко и неразборчиво говорил сам с собой. Мама потом мне рассказывала, что я очень его боялась, когда он был в таком состоянии, пусть даже рядом был кто-то из взрослых. А потом он попытался застрелить свою жену – так я слышала по крайней мере, – но ты же знаешь, как досужие слухи искажают правду. Может, он просто помахал у нее перед носом своим табельным оружием. Но как бы там ни было, этого было достаточно, чтобы упрятать его в тюрьму. Потом было слушание о его дееспособности, и по окончании судебного разбирательства Билла перевезли в Джунипер-Хилл.

– Он до сих пор там?

– Нет, он уже умер. Как только он попал в клинику, болезнь начала прогрессировать. Перед смертью он впал в кому. Ну, так я слышала.

– О Господи.

– Но это еще не все. Ронни Китон, отец Дэнфорда и брат Билла, в середине семидесятых провел четыре года в психиатрическом отделении в Тогусе. Сейчас он в доме престарелых под специальным присмотром. Болезнь Альцгеймера. А еще была бабушка – или двоюродная сестра, я уже точно не помню. Она покончила с собой в пятидесятых. Там был какой-то скандал. Я не совсем в курсе, но слышала как-то раз, что она предпочитала женщин мужскому полу.

– То есть это у них генетическое? Ты это хочешь сказать?

– Нет. Я ничего не хочу сказать. Просто я знаю чуть больше тебя об истории этого города, потому что это не та история, о которой произносят по праздникам речи с трибуны на городской площади. Я тебе излагаю факты. А делать выводы – это задача полиции.

Она сказала это с таким важным видом, что Алан поневоле рассмеялся. Но мысль уже накрепко засела у него в голове: может ли сумасшествие передаваться в семье генетически? В школе на занятиях по психологии им внушали, что все это – бабушкины сказки. А через несколько лет в Полицейской академии Олбани лектор сказал, что такое случается, хоть и нечасто: определенные душевные заболевания прослеживаются по генеалогическим линиям, в точности как физические особенности – голубые глаза или обилие родинок. В частности – алкоголизм. Но вот упоминал ли он шизофрению? Алан не помнил. Сколько уже лет прошло…

– Наверное, стоит порасспросить людей о Бастере, – задумчиво проговорил Алан. – А то мне что-то не нравится мысль о том, что глава городской управы в любой момент может съехать с катушек. Мне, знаете ли, не нужна здесь граната замедленного действия.

– Да, конечно. Я просто подумала, что тебе нужно об этом знать. И люди будут тебе отвечать… если ты сможешь задать правильные вопросы. Если вопросы будут неправильные, то наши добрые горожане будут с радостью наблюдать, как ты ходишь кругами, но не скажут ни слова.

Алан ухмыльнулся. Это была чистая правда.

– Но это еще не все. Как только Бастер ушел, меня осчастливил своим посещением сам преподобный Вилли.

– Шшш! – шикнула на него Полли, так что Алан сразу же прикусил язык. Она осмотрелась, убедилась, что их никто не подслушивает, и повернулась обратно к Алану: – Алан, иногда ты меня удивляешь. Если ты не научишься быть осмотрительнее, то через два года на выборах ты пролетишь, как фанера… и будешь стоять там с озадаченной идиотской улыбкой типа: «А шо случилося?» Нужно быть осторожнее. Если Дэнфорд Китон – это граната, то Роуз – настоящий гранатомет.

Он наклонился к ней и прошептал:

– Никакой он не гранатомет. Самоуверенный и надутый маленький мудачок – вот кто он такой.

– «Ночь в казино»?

Алан кивнул.

Полли накрыла его руки своими.

– Бедный ты мой. А ведь с виду – такой маленький сонный городок!

– Ну, обычно он такой и есть.

– Он злился, когда уходил?

– Злился?! Это еще мягко сказано. Он был просто взбешен, – сказал Алан. – Это был мой второй разговор с добрым и кротким священником о законности «Ночи в казино». Я думаю, что пока католики не проведут наконец это проклятое мероприятие и не успокоятся, мне предстоит еще не одна встреча с нашей «церковной верхушкой».

– Так, значит, он самоуверенный и надутый маленький мудачок? – тихо спросила Полли. Лицо ее было очень серьезным, но глаза искрились смехом.

– Да. А теперь еще эти значки.

– Какие значки?

– Перечеркнутые игральные автоматы вместо обычных улыбающихся рожиц. Нан такой носит. Кто их придумал?

– Наверное, Дон Хемфилл. Он не только верный баптист, но и член Республиканского комитета штата. Дон кое-что знает об агитационных хитростях, но, мне кажется, он скоро поймет, что, когда речь идет о религии, все становится намного сложнее. – Полли погладила Алана по руке. – Успокойся, Алан. Потерпи. Подожди. В этом почти вся жизнь Касл-Рока: спокойствие, терпение и ожидание ветра, который унесет случайную тучу. Понимаешь?

Он улыбнулся, повернул руки ладонями кверху и взял Полли за руки… но осторожно и нежно.

– Понимаю. Ты свободна сегодня вечером?

– Ой, Алан, я не знаю…

– Никаких танцев-шманцев, – уверил он ее. – Просто разожжем камин, сядем в удобные мягкие кресла, и ты, к моему вящему удовольствию, вытащишь из городского шкафа еще пару-тройку скелетов.

Полли неуверенно улыбнулась:

– Алан, я думаю, что за последние шесть-семь месяцев ты повидал все скелеты, про которые я знаю, включая и те, что в моем шкафу. Если хочешь углубить свои знания по касл-рокологии, тебе надо завести дружбу либо со старым Ленни Партриджем, либо… с ней. – Она кивнула в сторону Нан и понизила голос: – Разница между Ленни и Нан заключается в том, что Ленни просто собирает информацию, а Нан Робертс пользуется тем, что знает.

– В смысле?

– В смысле, что эта дама не всегда платила полную рыночную цену за принадлежащую ей собственность, – сказала Полли.

Алан задумчиво посмотрел на нее. Он никогда в жизни не видел Полли в таком настроении: сосредоточенной, разговорчивой и подавленной одновременно. Впервые с тех пор, как он стал ее другом, а потом и любовником, Алан задумался, чей голос он сейчас слышит, Полли Чалмерс… или ее одурманивающих лекарств.

– Я думаю, сегодня мне лучше побыть одной, – вдруг сказала она. – Сегодня я не в самой лучшей форме. И это заметно даже по твоему лицу.

– Нет, Полли, это не так.

– Сейчас я пойду домой и приму горячую ванну. И не буду сегодня пить кофе. Я отключу телефон, лягу спать очень рано, и есть шанс, что, проснувшись назавтра, я почувствую себя заново родившейся. И тогда, может быть… ну, ты понимаешь. Но только танцы и никаких шманцев.

– Я за тебя очень переживаю, – сказал Аллан.

Она мягко коснулась его руки:

– Я знаю. Это не помогает, но я все равно очень тебе благодарна. Ты даже не представляешь как.

По дороге домой, проезжая мимо «Подвыпившего тигра», Хью Прист сбавил скорость… но потом снова нажал на газ. Он приехал к себе, припарковал «бьюик» и вошел в дом.

В доме было две комнаты: в одной из них Хью спал, в другой делал все остальное. В ее центре стоял поцарапанный пластиковый стол, заставленный алюминиевыми поддонами от замороженных полуфабрикатов (в их растекшемся соусе были погребены сигаретные бычки). Хью подошел к открытому шкафу, встал на цыпочки и пошарил на верхней полке. Сперва ему показалось, что лисий хвост исчез, что кто-то влез в дом и украл его – на секунду он даже запаниковал. Но тут его рука наткнулась на шелковистую мягкость, и вздох облегчения вырвался у него из груди.

Остаток дня он провел, размышляя о лисьем хвосте – как он привяжет его к антенне «бьюика» и как здорово он будет выглядеть, весело развеваясь на ветру. Он хотел привязать хвост к антенне еще утром, но утром был дождь, и Хью совсем не хотелось, чтобы из-за сырости хвост превратился в сырую мохнатую тряпку, уныло свисающую с антенны, как дохлая тушка. Он занес хвост обратно. По дороге он безотчетно гладил рукой мягкий мех. Господи, как это было приятно!

Хью сходил в гараж (где было столько всякого барахла, что с 1984 года машина туда уже не влезала) и после недолгих поисков нашел кусок жесткой проволоки. Так, сначала надо прикрутить лисий хвост к антенне, потом чего-нибудь перекусить, а потом можно ехать в Гринс-парк. Собрание общества Анонимных алкоголиков начинается в семь часов в Доме американского легиона. Может быть, начинать новую жизнь уже поздно… но надо хотя бы попробовать. Как говорится, попытка – не пытка.