Было сыро и ветрено. Осенний рассвет с трудом преодолевал ночную темень. Пелена серых туч плотно застилала все небо. Под ногами чавкала набрякшая водою земля.

Выбрав подходящую поляну на пологом склоне холма, Локтев остановился и сказал:

— Место вполне удобное. Давай, Иван, показывай, на что ты способен.

Кожин молча кивнул, огляделся по сторонам, набрал полную грудь сырого холодного воздуха и вдруг, оттолкнувшись здоровой ногой от земли, стал медленно подниматься над поляной.

Зрелище это было настолько поразительным, настолько неожиданным, что у обоих экзаменаторов вырвался возглас изумления. Готовясь к испытанию, они в глубине души допускали, что произойдет нечто не совсем обычное, но не представляли себе, что это будет настолько просто и великолепно до головокружения.

Кожин поднялся высоко в небо, скрывшись на минуту в серой пелене туч, потом камнем упал вниз, заставив на короткий миг оцепенеть своих наблюдателей от ужаса, и, перейдя на бреющий полет, стремительно пронесся над самой головой Локтева и Горалека, от чего те невольно пригнулись и чуть не уронили шапки.

После первого потрясения Локтев быстро справился со своими чувствами и с напряженным вниманием следил за действиями Кожина. Совершенно по-иному вел себя бородатый Горалек. Он словно обезумел от восторга, махал Кожину руками, кричал «ура» и, казалось, готов был сам лететь вслед за сержантом.

Кожин не ограничился показом одного лишь полета. Он снова поднимался выше туч, падал вниз, метал камни в муравьиную кучу, демонстрируя, насколько точно он может накрывать гранатами наземные цели, стрелял на бреющем полете из пистолета в ствол дерева, замирал в воздухе в полной неподвижности, словно живой воздушный шар, затем осторожно опускался на вершину дерева, показывая, как сможет подкрадываться с воздуха к окнам неприятельских штабов.

Наконец, запыхавшийся, раскрасневшийся, он мягко приземлился на поляне в трех шагах от командиров и, взяв под козырек, взволнованно произнес:

— Ваш приказ, товарищи командиры, выполнен. Достаточно ли этого, чтобы считать испытания законченными?

— Достаточно! Молодец! Лучше не покажешь! — наперебой ответили Локтев и Горалек.

— В таком случае, разрешите вернуться в строй и с воздуха бить фашистских гадов!

Локтев невольно улыбнулся юношеской горячности своего сержанта и крепко пожал ему руку. А Горалек заключил Кожина в свои медвежьи объятия, расцеловал в обе щеки и прогремел от полноты чувств:

— Шахтер! Герой! Правильно! Мы еще покажем! Нас еще узнают!..

Подождав, пока бородач успокоится, Локтев сказал:

— Вернуться в строй, Иван, ты, конечно, имеешь право, но об этом должен быть особый разговор. Не спеши! Летаешь ты здорово, лучше, чем можно мечтать. Это верно. И удивил ты меня, прямо скажу, сверх всякой меры. Никогда бы не поверил, что человек способен на такое, если бы сам не увидел! Но одно дело, Иван, талант, а другое дело — его применение.

— Не понимаю, товарищ майор….

— А что тут понимать? Ты — первый человек, оказавшийся способным двигаться в воздухе. Ты в своем роде феномен, каких не было и какие, надо думать, не скоро появятся.

— Но ведь именно поэтому, товарищ майор, именно поэтому надо использовать мои качества для боевых операций! — воскликнул Кожин.

— Надо? Лично я в этом сомневаюсь. А ты, Горалек, что скажешь?

Шахтер смотрел на Кожина с восторженным изумлением, как на живого марсианина. На вопрос Локтева он, не задумываясь, ответил:

— Черт меня побери! Летает он просто здорово! Ни в одном цирке такое не увидишь!

Стреляет и бомбит на лету, как бог! Ему можно поручить многое — разведку, диверсии, связь…

… — и в результате потерять его при операции, с которой превосходно могли бы справиться обычные люди! — докончил за него Локтев и, покачав головой, добавил:

— Узко мыслишь, товарищ Горалек! На исторический факт смотришь с точки зрения собственной колокольни!

— Почему?! — возмутился шахтер.

— А потому. Не по-государственному смотришь!.. Но об этом мы еще потолкуем, времени у нас достаточно. Прежде чем возвращаться в строй, Кожину еще нужно подлечить ногу. Он хоть и летучий, но из-за хромоты своей все равно не годится в дело.

— Но ведь мне, товарищ майор…

— Знаю, знаю, Иван! Знаю, что ты хочешь сказать — что ноги тебе в полете не нужны. Согласен. Но, во-первых, я даже формально не имею права вернуть тебя в строй, пока ты не станешь вполне здоровым. А во-вторых… во-вторых, Иван, ты просто не до конца понимаешь, каким исключительным талантом одарила тебя природа, и я не могу допустить, чтобы из-за этого своего непонимания ты совершил какие-нибудь непоправимые глупости.

— Значит, в строй пока нельзя? — упавшим голосом спросил Кожин.

— Пока нельзя. А дальше посмотрим.

— А как же быть с доктором Коринтой, товарищ майор? Ведь я понял свой талант и научился им пользоваться только благодаря доктору Коринте! Без него я никогда в жизни не Догадался бы, что умею летать. Без него… без него я вообще пропал бы!

Разрешите мне, товарищ майор, выполнить единственное задание — освободить доктора Коринту. А потом делайте со мной что хотите!

— Успокойся, Иван. Неужели ты считаешь, что мы способны бросить Коринту в беде?

Мы займемся этим немедленно и сделаем все, чтобы вырвать у фашистов этого замечательного Ученого! Правильно я говорю, Горалек?

— Правильно, майор. Такого башковитого мужика нельзя отдавать фашистским палачам. Мы вызволим его из беды, чего бы это нам ни стоило!

— Ты слышишь, Иван?

— Слышу, товарищ майор. Но согласитесь, что мне…

— Хватит! — перебил его Локтев. — Спорить тут не о чем, и все твои возражения я заранее отвергаю. После сам убедишься, что я был прав. А теперь пора домой. Дел у нас непочатый край!

На обратном пути они молчали, думая каждый о своем.

Появление в отряде Владика вызвало вначале неудовольствие со стороны Горалека. В тот же день, когда лесник привел мальчика в лагерь, командир вызвал его к себе для серьезного разговора.

Влах стоял перед Горалеком, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, что ему достанется за провал наблюдательного поста в к-овском лесу. Но командир принялся отчитывать его за то, что он притащил в лагерь партизан ребенка, за которым тут некому присматривать и которому вообще полагается сидеть возле матери, ходить в школу и заниматься играми, а не болтаться в лесу среди партизан, подвергаясь вместе с ними смертельной опасности.

— Ты что, не понимал, куда тащишь мальчишку? Почему не пристроил его где-нибудь в деревне, у родни или у знакомых? — бушевал шахтер, бешено сверкая своими цыганскими глазами.

— Он сам просился, товарищ командир… — смущенно оправдывался лесник, теребя свою рыжую бороду.

— «Сам»! А ты-то, борода, о чем думал?

— Я-то? Да я, по правде говоря, и сам не очень хотел оставлять его на чужих людей. Вдруг, думаю, про него немцы узнают, пропадет мальчонка! Ведь гестаповцы, сам знаешь, ни стариков, ни детей не щадят. А мальчонка, скажу тебе, Горалек, не простой, а особенный. Он не только был с Коринтой, когда Кожина нашли, он еще и связным у нас был, о провале нас предупредил. Да мало ли что! Вот Коринта мне как-то говорил, что без Владика ему ни в жизнь было бы не разгадать какой-то там научный секрет по поводу Кожина. Владик, вишь, ему идею подсказал, и тогда у него все пошло, как по маслу. Одним словом, боевой мальчонка!

— Идею, говоришь, Коринте подсказал? Это интересно! Выходит, Влах, ты прав… — Горалек смягчился и, подумав, сказал: — Ну ладно, пусть пока живет! После придумаем, куда его определить. Может, к матери отправим, может, еще куда… А ты, Влах, присматривай за ним. На твою ответственность его оставляю… Понял?

— Понял, товарищ командир!

Так Владик остался у партизан. Он был занесен в списки личного состава и во время утренних поверок, стоя на левом фланге, звонко кричал — «Здесь» — когда командир называл его фамилию.