Он не спал до самого рассвета и все думал, думал, думал.

Утром Ивета не узнала его. Не потому, что он осунулся и побледнел и что в глазах у него появилась печаль, а потому, что он весь изменился за эту ночь, словно вместо прежнего Ивана Кожина кто-то положил сюда совершенно другого человека.

— Иван, что с вами? Что случилось?

— Ничего, Ивета. Все в порядке. Я просто плохо спал эту ночь. Не обращайте на меня внимания!

Он произнес это спокойным, ничего не выражающим голосом и посмотрел на девушку с такой холодной отрешенностью, что у той болезненно сжалось сердце.

Весь день после этого он молчал. Если Ивета за чем-нибудь обращалась к нему, он закрывал глаза и притворялся спящим. Ел машинально, вяло, словно ему было все равно, ест он или не ест.

На вопрос Иветы:

— Ну, как суп, Иван? Вкусный? Не пересолила я его? Кожин невнятно бормотал:

— Не знаю… Ничего… Вкусный…

Когда снова наступила ночь, Ивета долго слышала, как ворочается и шуршит сеном ее подопечный. Потом он сполз с постели, добрался до слухового окна и, замерев возле него, пристально смотрел в темное, с редкими звездами небо, на черную, дремотно застывшую стену недалекого леса.

Девушке было страшно за него, но вместе с тем она боялась его окликнуть, боялась нарушить его одиночество, его печальные мысли, его глухую ночную тоску.

Так они и прободрствовали до рассвета в глубокой тишине, каждый на своем месте, каждый со своими чувствами.

Утром Ивета пораньше спустилась вниз, чтобы встретить доктора до того, как он поднимется на чердак, и поделиться с ним своими тревогами.

Коринта пришел бодрый, жизнерадостный, полный новых интересных идей.

Знакомство и беседа с русским майором произвели на доктора самое благоприятное впечатление и, что самое главное, полностью рассеяли его скрытые опасения относительно Кожина. Доктор очень боялся, что у него отнимут этого исключительно интересного пациента. Но Кожина не увезли. Почему не увезли, Коринту не волновало. Он считал, что так надо, это «надо» его вполне устраивало, а все остальное было для него пустяками, которыми не стоило заниматься.

Но когда Ивета встретила его вместе с Влахом у калитки и рассказала, какая странная перемена произошла с Кожиным после той ночи, Коринта сразу понял, что это значит, и мысленно обозвал себя старым эгоистичным болваном.

Ведь Кожина черт знает в чем могут обвинить, если он не представит толкового объяснения своей истории! Его могут обвинить в измене, а за это — расстрел!

Майор, по-видимому, не скрыл от своего подчиненного всю сложность и опасность его положения. Этот прямой и честный офицер не стал играть в фальшивую игру со своим сержантом. Отсюда и резкая перемена в настроении Кожина. Шутка ли сказать — подозрение в измене! Такой удар по психике кого угодно может свалить!..

Сообщение Иветы потрясло и Коринту и Влаха.

В тусклом сером свете едва занявшегося осеннего утра трое людей молча стояли у калитки и смотрели друг на друга с немым вопросом в глазах: «Что же теперь делать?»

Чуткий Тарзан уловил настроение людей и тоже, навострив уши, тревожно смотрел на них, словно и он задавал им вопрос: «Что же теперь делать?»

Затянувшееся молчание нарушил Влах. Он поскреб свою рыжую бороду и спросил:

— Что же теперь делать? Ведь этак совсем пропадет парень!..

Никто ему не ответил. Только Тарзан переступил передними лапами и несколько раз вильнул хвостом.

Коринта сунул леснику лукошко с грибами и пошел к сторожке. Влах и Ивета последовали за ним.

Взявшись за ручку двери, Коринта обернулся и сказал:

— Я поговорю с ним. А вы, Ивета, готовьте пока завтрак. И вообще, постарайтесь вести себя так, словно ничего не случилось.

— Хорошо, пан доктор. Я постараюсь…

Коринта поднялся на чердак, а Влах и Ивета вошли в единственную комнату сторожки.

Прошло около часа. Завтрак был уже готов, но Ивета не решалась нести его Кожину — боялась помешать беседе врача с пациентом.

Наконец послышались медленные шаги, и в комнату вошел Коринта. По его мрачному лицу и опущенным плечам Ивета и Влах догадались, что разговор с Кожиным был неудачным.

Доктор опустился на скамью и окинул своих друзей грустным взглядом.

— Мне ничего не удалось сделать, — заговорил он со вздохом. — Он слушал меня, но не поверил ни одному моему слову. Если бы он хоть возражал мне, спорил! Так нет, он просто не реагировал на мои доводы. У него явно появилась навязчивая идея о полной безвыходности его положения. Бороться с такой навязчивой идеей трудно.

Если бы Кожин не был так молод, я вообще бы считал это бесполезным занятием. Его может выручить только нетронутый запас оптимизма, которым обладает каждый молодой организм. Но с ним нужно заниматься каждый день по нескольку часов. Мне самому заниматься.

— Самому… А как же твоя больница? — проворчал Влах.

— Знаю. Я уже там, наверху, думал об этом. Выход один — придется мне взять отпуск и заменить здесь на месяц Ивету.

— А я вернусь в К-ов? — дрогнувшим голосом воскликнула Ивета.

— Да, сестра Ивета, вам придется вернуться в больницу.

Девушка опустила голову.

— Я понимаю ваши опасения, — продолжал Коринта, — но согласитесь, что ваше положение в тысячу раз менее рискованное, чем положение Кожина. К тому же у вас есть выход. Я еще не говорил Майеру о вашем отказе принять его помощь. Вы еще можете ею воспользоваться.

— И не подумаю! — воскликнула Ивета с неожиданной яростью и так посмотрела на Коринту, что тот вздрогнул и поднялся со скамьи.

Смутная догадка мелькнула у него в голове. Подойдя к Ивете, доктор взял ее за руку и тихо сказал:

— Мы не можем здесь оставаться оба, Ивета. Поймите, это опасно.

— Я понимаю, пан доктор, и сделаю все, как вы прикажете. Но Майеру скажите, что я передумала. Авось и так все обойдется.

Ивета схватила поднос с завтраком и поспешно убежала па чердак.

Коринте тоже было пора уходить. Попрощавшись с Влахом, он с тяжелым сердцем покинул сторожку.

Положение осложнялось чем дальше, тем больше. Но сдаваться Коринта не думал. Ему стало ясно, что не ради научного открытия он должен в кратчайший срок доказать правильность своей гипотезы о свободном полете, а ради спасения жизни и доброго имени этого отличного русского парня. С этой мыслью он и вернулся в больницу.

В кабинет главврача доктор Майер всегда входил с каким-то благоговейным трепетом, словно это был не кабинет, а священный алтарь. Вызванный Коринтой по срочному делу, Манер присел на краешек дивана и смотрел на своего начальника с угодливой улыбкой.

— У меня для вас две новости, дорогой коллега, — сказал Коринта.

Майер улыбнулся еще шире.

— Надеюсь, они приятные?

— Одна, мне кажется, будет для вас приятной, а другая не очень. Начнем с той, которая приятна. Я передал сестре Сатрановой о вашем согласии оказать ей дружескую услугу. Она была очень тронута вашей добротой, но почему-то решила не воспользоваться ею. Короче говоря, она избавила вас от этого ответственного бремени.

Улыбка мигом исчезла с лица доктора Майера.

— Очень жаль, — промямлил он обескураженно. — Жаль, потому что я уже многим своим друзьям и родственникам сообщил о том, что женюсь на Ивете Сатрановой. Своим отказом эта капризная девушка поставила меня по меньшей мере в смешное положение. Но позвольте спросить, пан доктор, она что, уже вернулась из отпуска? Вы виделись с ней?

— Да… то есть что я говорю… Конечно, нет! Мы обменялись с нею письмами по этому вопросу, вот и все. Но завтра она приедет, и вы сможете поговорить с ней лично.

— А теперь вторая новость, дорогой коллега. Новость, которая вас наверняка огорчит. Мне нужно срочно выехать в Прагу. Недели на три, а может быть, и на весь месяц. По семейным делам. Они у меня настолько усложнились, что требуют моего немедленного вмешательства. На это время управление больницей перейдет в ваши руки. Вы не возражаете?