1934 Миларайба Позади – горы, белый шёлк снега, А внизу – пажить и луг зелёный. Там, внизу, – селенье: Там идет стадо, Пастухи смеются, Мычат яки, И с одной чаши – к другой чаше Перепархивают по цветам пчёлы. – Голоса Времени, – друзья сердца! Это – лишь узоры, пёстрый шёлк Майи, Это – только тени моего сознанья, Погружённого, навсегда слитно, В Вечно-Сущее, В глубину света… – Голоса Времени, – плеск ручьёв жизни! Зацвела Юность, Как бутон мовы. Я ушёл рано с белых гор Дзанга, Я скитался долго по шумному миру, Предаваясь страстям и бурям. В городах – пели, трудились люди, И купец в дороге понукал мулов… – Голоса Времени! Игра Майи! И в обитель скорбных я ушел, плача: Бодисатв молил я, заклинал духов, Духов злых и добрых, Что в лесах и в реках, И в порывах ветра снуют шумно… И постиг ум мой: Нет врагов у сердца, Чей исток в небе, в Истинно-Сущем… – Голоса Времени, – голоса братьев! И теперь – только Душистый ветер Колыхает ветви над моей пещерой, Да летят птицы, Идут люди, Прибегают волки вести беседу О путях спасенья, о смысле жизни… – Голоса Времени! Друзья сердца! 1935 Голоса веков Палестинская мелодия Гладит предутренний ветер вечно-священные камни. Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин. Лижет бесшумное время прах Вифлеема и Канны, И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла. Розовым встанут миражем храмы и рощи Дамаска, Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал. Лишь набегающий ветер, волн благосклонная ласка… Смолкли призывные трубы Ангела, Льва и Орла. Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие мрежи, Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром дыша, И разноликие толпы молятся снова и снова, К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша. 1930-е Серебряная ночь Пророка Над белостенною Меккою — гибкой планеты хвост, Дух песков накалённых и острых могучих звёзд. Звёзды вонзают в душу тысячи звонких жал Благоговейный трепет сердце пророка сжал. Слышится ближе, ближе шум непомерных крыл: Конь с человеческим ликом россыпи неба скрыл; Грива – белыми волнами, сам он – словно туман; Имя коню – Молния, эль-Бохран. Мчит пророка на север десятикрылый гонец, Хлещет сирийский ветер, душит, и наконец, Весь запылён пустынею, сполохами палим, Сходит ночной наездник в спящий Иерусалим. В уединённом храме ждут Моисей и Христос, Вместе молятся трое до предрассветных рос. И в выси, откуда Солнце чуть видимо, как роса, Конь ездока возносит на Первые Небеса. Иерархи́и гигантские ширятся впереди: Между очами ангела – тысяча дней пути… Но на последнее Небо глагол непреклонный звал: Скрывают лицо Аллаха семьдесят покрывал, И за покрывалами – голос, как ста водопадов шум, Как опоясанный громом и молниями самум: – Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран, Провозглашай народам Мой истинный Аль-Коран! — Головокруженье… омут… отпрянувшие Небеса, Звёзды, летящие вверх… Гаснущие голоса… Толща холодных туч… Старый кирпич стен… Ещё не остывшее ложе и плоти свинцовый плен. По-прежнему бдит над Меккой белой кометы хвост, Дух песков остывающих и острых могучих звёзд. 1933
Бар-Иегуда Пражский Ветер свищет и гуляет сквозь чердак. На гвозде чернеет тощий лапсердак. Жизнь – как гноище. Остру́пела душа, Скрипка сломана и сын похоронён… Каждый вечер, возвращаясь без гроша, Я, как Иов прокажённый, заклеймён. Даже дети сквозь кухонный гам и чад «Вон, явился Богом проклятый!» – кричат. И за милостыней рынком семеня, Гневом Вышнего терзаем и травим, Я кусаю руку, бьющую меня, Как бичуемый пророком Мицраим. А в колодце полутёмного двора — Драки, крики, перебранка до утра. Разверну ли со смирением Талмуд — Мудрость пра́отцев строга и холодна: Точно факелоносители идут С чёрным пламенем святые письмена. И тогда я тайну тайн, врата ворот, Разворачиваю книгу Сефирот. К зыби символов в двоящемся стихе Приникаю, как к целебному ключу, Имя Господа миров – Йод – хэ – вов – хэ — Онемевшими устами лепечу. Так сегодня я забылся, и во сне, Вот, виденье громовое было мне. Видел я одновременно все края, Всё, что было и что будет впереди… Синим сводом распростёрт над миром Я, Солнце белое горит в моей груди. Мириады светоносных моих рук Простираются в волнующийся круг, Свет и жар – неистощимые дары — Мечет сердце, как бушующий костёр, И, рождаясь, многоцветные миры Улетают в раздвигаемый простор… Я проснулся, полумёртвый. Тьма везде. Лапсердак висит, как тряпка, на гвозде. |
