1950 Брянские леса Заросли багульника и вереска. Мудрый дуб. Спокойная сосна… Без конца, до Новгорода-Северска, Эта непроглядная страна. С севера, с востока, с юга, с запада Хвойный шум, серебряные мхи, Всхолмия, не вскопанные заступом И не осязавшие сохи. С кронами, мерцающими в трепете; Мощные осины на юру… Молча проплывающие лебеди В потаенных заводях, в бору: Там, где реки, мирные и вещие, Льют бесшумный и блаженный стих, И ничьей стопой не обесчещены Отмели младенческие их. Лишь тростник там серебрится перистый, Да шумит в привольном небе дуб — Без конца, до Новгорода-Северска, Без конца, на Мглин и Стародуб. 1936 * * * Исчезли стены разбегающиеся, Пропали городские зданья: Ярчеют звёзды зажигающиеся Любимого воспоминанья. Я слышу, как в гнездо укладываются Над дремлющим затоном цапли, Как сумерки с лугов подкрадываются, Роняя голубые капли; Я вижу очертаний скрадываемых Клубы и пятна… мошки, росы… Заречных сёл, едва угадываемых, Лилово-сизые откосы; Возов, медлительно поскрипывающих, Развалистую поступь в поле; Взлет чибисов, визгливо всхлипывающих И прядающих ввысь на воле… И в грёзе, жестко оторачиваемой Сегодняшнею скорбной былью, Я чувствую, как сон утрачиваемый, Своей души былые крылья. 1950 Владимир * * * Тесен мой дом у обрыва, Тёмен и тих… Вдалеке Вон полуночная рыба Шурхнула в чёрной реке. В этом лесничестве старом Робким огнём не помочь. Даже высоким Стожарам Не покоряется ночь. Издали, сквозь немеречу, Где бурелом и лоза — Жёлтые, нечеловечьи, Нет, и не волчьи глаза. Там, на глухих Дивичорах, Где пропадают следы — Вкрадчивый шелест и шорох Злого костра у воды. И, в непонятном веселье, Древнюю власть затая, Варит дремучее зелье Темная ворожея. Плечи высокие, пряди У неподвижного лба. В бурых руках и во взгляде — Страсть моя, гибель, судьба. Тайну её не открою. Имя – не произнесу. Пусть его шепчет лишь хвоя В этом древлянском лесу. Только не снись мне, не мучай, Едкою хмарой отхлынь, Вылей напиток дремучий На лебеду и полынь. 1939
Дивичорская богиня Вновь с песчаного Востока дует Старый ветер над полями льна… А когда за соснами колдует Поздняя ущербная луна — То ль играют лунные седины По завороженному овсу, То ли плачет голос лебединый С Дивичорских заводей, в лесу. И зовёт к утратам и потерям, И осины стонут на юру, Чтоб в луну я научился верить — В первородную твою Сестру. Верю! знаю! В дни лесных становий Был твой жертвенник убог и нищ: Белый камень, весь в подтёках крови, Холодел у диких городищ. В дни смятенья, в час тревоги бранной Все склоняли перед ним копьё, Бормотали голосом гортанным Имя непреклонное твоё. Брови ястребиные нахмуря, Над могучим камнем колдуны Прорицали, угрожая бурей И опустошением страны; Матери – их подвиг не прославлен — Трепетали гласа твоего. Чей младенец будет обезглавлен? Перст твой указует – на кого?.. А когда весной по чернолесью Вспыхивали дымные костры И сиял в привольном поднебесьи Бледно-синий взор твоей Сестры, И когда в листве любого дуба Птичий плеск не умолкал, и гам, А призыв тоскующего зубра Колыхал камыш по берегам — По корням, по стеблю, в каждый колос, В каждый ствол ореха и сосны Поднимался твой протяжный голос Из внушавшей ужас глубины. Но теперь он ласков был, как пенье Серебристой вкрадчивой струи, И ничьи сердца твое веленье Не пугало в эту ночь: ничьи. Барбарис, багульник, травы, злаки Отряхали тяжкую росу И, воспламенённые во мраке, Рдели странным заревом в лесу. А в крови – всё явственней, всё выше, Точно рокот набухавших рек, Точно грохот ледохода слышал Каждый зверь – и каждый человек. Били в бубен. Закипала брага; Запевал и вился хоровод Вдоль костров в излучинах оврага До святого камня у ворот. Пламя выло. Вскидывались руки, Рокотали хриплые рога: В их призывном, в их свободном звуке Всё сливалось: сосны, берега, Топот танца, шкуры, брызги света, Лик луны, склонённый к ворожбе… А потом, до самого рассвета, Жертвовали ночь свою – тебе. …Верю отоснившимся поверьям, Снятся незапамятные сны, И к твоим нехоженым преддверьям Мои ночи приворожены. Вдоль озер брожу насторожённых, На полянах девственных ищу, В каждом звуке бора – отражённый Слышу голос твой, и трепещу. А кругом – ни ропота, ни бури: Травы, разомлевшие в тепле, Аисты, парящие в лазури С отблесками солнца на крыле… И лишь там, на хмурых Дивичорах, Как в необратимые века, Тот же вещий, серебристый шорох Твоего седого тростника. |
