— Наши «друзья» просто ошарашены, но вовсю обхаживают супрефекта и депутата, чтобы выбор мэра пал на кого-нибудь из них.

— Я же не могу сам себя назначить мэром! — раздраженно ответил маркиз.

— Если мы позволим им интриговать, если не напомним о себе!.. Всего лишь один визит к супрефекту…

— А кто он такой, этот синьор, чтобы я наносил ему визиты?

— Не имеет значения. Это правительственный чиновник, и для него будет великой честью, если маркиз Роккавердина засвидетельствует ему свое почтение.

— Оставим до поры до времени этот разговор. Смотрите, все вокруг похоже на цветущий сад!

Необъятный зеленый простор, тысячи оттенков зеленого цвета — от нежного до густого, казавшегося почти черным, торжество, буйство растительности даже на самых неблагодатных землях, где прежде никогда не росло ни травинки!

По обе стороны дороги тянулась как бы сплошная изгородь из великолепных желтых, красных, белых, голубых цветов, возвышавшихся на длиннейших стеблях над изумрудной листвой, словно умелая рука садовника позаботилась о том, чтобы слить их краски и оттенки в необычайно выразительный узор. И это были дикорастущие, не имеющие названий цветы. Они переплетались между собой, теснили друг друга, не оставляя ни малейшего свободного пространства, и ослепительно сверкали, Словно улыбаясь живительным лучам солнца.

А всходы! Бескрайний зеленый бархатный ковер был усыпан алыми цветами маков, расцвечен тонкой вышивкой голубых и сиреневых ирисов. С одной стороны преобладали маки — огромные кровавые пятна, а с другой — нежные серебристо-голубые цветы льна покрывали полоски и квадраты земли, И повсюду мириады бабочек, которые носились друг за другом, трепеща крыльями, крохотные и огромные, самых разнообразных окрасок и форм, каких никто никогда не видывал, каких никогда еще на памяти человека не вылуплялось в таком количестве из куколок и коконов!

Запряженные в коляску мулы бежали весело, и стаи голубей из Марджителло, встреченные у поворота на проселочную дорогу, часто взмахивая крыльями, повернули назад, к дому, словно спешили сообщить о прибытии хозяина.

Уже прибыли машины и появились мастера, которые должны были собрать и установить их. И опять здание в Марджителло еще больше, чем прежде, стало походить на склад: бондари клепали бочки, бочонки и чаны для сусла; одна за другой подъезжали повозки — на каждой вместительный кувшин для масла, и подсобные рабочие вместе с крестьянами, обвязав сосуды веревками, переносили их в готовый уже «склад» с цементным полом, гладким и углубленным в центре, где «мертвец» — зарытый по самое горло в землю кувшин — подставлял свой черный рот, чтобы собрать масло, если вдруг треснет какой-нибудь сосуд.

Со всех сторон неслись крики и ругань. И над всем этим гамом властвовал громовой голос маркиза, который распоряжался, бранился и сыпал проклятия, отчего у всех голова шла кругом. Понадобилось еще не меньше недели, чтобы все привести в полный порядок.

И вот настал день, когда прессы для отжима винограда с огромными стальными винтами и гайками, сверкавшими как будто отлитые из серебра, заняли свое место напротив маленьких красивых прессов для выжимания масла из оливок; кувшины вокруг поблескивали своими выпяченными лакированными животами; бочки с торчащими кранами и затычками, поднятые на подставки из тесаного камня, выстроились по ранжиру — от самой большой до самых маленьких бочонков.

— Словно курица с выводком! — восхищенно воскликнул управляющий.

Сравнение понравилось маркизу, и он передал его инженеру.

Когда был наведен полный порядок и огромные помещения, освобожденные от ненужных вещей, стали казаться шире, светлее, будто церковь, где впору служить мессу — еще одно сравнение управляющего (главный алтарь — самая большая бочка, и он охотно отслужил бы мессу, чтобы она наполнилась подлинной кровью Христовой!), акционеров аграрного общества пригласили на торжественный обед по случаю окончания строительства, и за столом, поставленным между прессами для отжима винограда и прессами для выжимки масла из оливок, не оказалось только кузена Перголы, у которого из-за громких перебранок на выборах воспалились гланды, как это у него нередко бывало.

День этот принес маркизу огромнейшее удовлетворение: под аплодисменты и поздравительные тосты сотрапезников он окрестил самую большую бочку именем Цозимы.

— А вот этой, что рядом с ней, — сказал нотариус Мацца, — мы дадим имя святого Джуранни, покровителя вина, дабы он повторил свое чудо и все бочки постоянно были полными, как та, под которой убийцы похоронили его, надеясь скрыть преступление. Чем больше из нее брали, тем больше из нее лилось вина. Да еще какого вина! Как это было? Однажды матушка святого Джуранни заприметила, что молодой еще, зеленый, покрытый листьями побег виноградной лозы, выросший возле бочки, добрался до самой затычки и проник внутрь. Она велела раскопать землю в том месте, где он рос, и там оказалось нетленное еще тело ее сына… Но бочка уже больше не давала вина!.. Надо убить какого-нибудь святого, дорогой маркиз, — со смехом заключил нотариус, — и закопать его здесь!

Маркиз не рассмеялся вместе со всеми. Напротив, помрачнел, словно нотариус Мацца говорил не о святом Джуранни, а о Рокко Кришоне. И по дороге в Раббато, проезжая в коляске мимо изгороди из кактусов, откуда сделал той ночью роковой выстрел, он вдруг увидел словно наяву распростертое на земле тело Рокко с пробитым пулей лбом и залитым кровью лицом.

Он давно уже не видел его таким. Бывало даже, что, проезжая тут, он и вовсе не вспоминал о Рокко, о том, что произошло здесь. Однако на этот раз, несмотря на то что перед ним колыхалось море высоких всходов и по обочинам проселочной дороги сплошь пестрели цветы, освещенные величественно клонившимся к закату солнцем, которое золотом окрашивало все вокруг, у него все время так и стояла перед глазами мрачная картина той ночи, когда ревность заставила его спрятаться за изгородью, и вместе со вспышкой и громом выстрела он снова и снова слышал пронзительный крик падающего на землю человека и топот копыт убегающего в испуге мула.

И в то же время, отвечая сидевшему рядом с ним в коляске нотариусу Мацце, он говорил подчеркнуто громко, как бы для того, чтобы тот не смог прочесть у него в глазах мысль, которая, как ему казалось, должна быть видна, так упорно она терзала его.

Этот дурак нотариус отравил ему всю радость счастливого дня! И маркиз вернулся домой в самом мрачном настроении.

Матушка Грация с огорчением сообщила ему:

— Твой кузен заболел, сынок! Он уже трижды присылал за тобой сегодня утром, хочет повидать тебя перед смертью.

— Перед смертью? — спросил ошеломленный маркиз.

— Так сказала служанка. Она плакала. Господь призывает его. Он полагается на милость божию!

— Да, ну хорошо, — ответил маркиз, — завтра утром схожу.

Он покачал головой, усмехаясь последним словам матушки Грации.

И тут явился дон Аквиланте, чтобы поговорить с ним еще об одном займе, который маркиз поручил ему сделать несколько недель назад, — двадцать тысяч лир под закладную на Казаликкьо, — поскольку семьдесят тысяч лир, взятые в Сицилийском банке, уже ушли на строительство в Марджителло, на машины, бочки и кувшины.

— Осторожней, маркиз! — заметил дон Аквиланте. — Не мне давать вам советы. Но я, как говорится, свой курятник знаю. «Сделаем вместе! Сделаем вместе!» у нас можно понимать: «Делайте сами! Делайте сами!»

— Но ведь есть акт о создании общества, скрепленный печатью и зарегистрированный…

— Знаю… А случись вдруг беда и вы затеете тяжбу… Вот увидите, маркиз, останетесь на бобах.

— Здание, машины, все прочее…

— Что вы с этим будете делать?

— То же, что и сейчас. Так как же с этими двадцатью тысячами?

— Они получены под семь процентов. Меньше невозможно. Такой скряга этот каноник, хоть и слуга божий!

— Тогда лучше снова обратиться в Сицилийский банк и взять в рассрочку на двадцать лет.