Н-да, унесло ветрами перемен бывшую советскую Джорджию к фигам собачьим. Как и многих других конфедератов. У тех, заокеанских, буза почти сто тридцать лет назад закончилась, у этих, постсовдеповских, конца, похоже, не видно.
Тенгиз-то до полковника дослужился. Клюев, чтобы не ущемлять самолюбия, вообще зовет его «батоно генералом» — многие, заслуживающие звания генерала гораздо меньше, носят его: в постсоветской Джорджии система раздачи званий и должностей основывается на блате и родственных связях. Как, собственно, и всегда было. У Тенгиза, насколько Клюев был осведомлен, «лапы» не существовало, тем более, особо волосатой. Тенгиз Гвирия был тезкой генерала, бывшего разбойника и бывшего искусствоведа. У Тенгиза все прошлое — в спецназе. В советское время. У Клюева — то же самое прошлое и в то же время. Сейчас Тенгиз сделал карьеру в информационно-разведывательном управлении Грузии, так у них служба госбезопасности называется. Если переводить на язык заокеанской Джорджии — си-ай-эй, эф-би-ай и эн-эс-си, то бишь, нэйшнл секьюрити каунсл, совет национальной безопасности, в единой ипостаси. И не выполняющей десятой доли тех функций, что выполняют ЦРУ, ФБР и СНБ.
Клюев достаточно уважительно относился к Тенгизу Гвирия, потому что несколько раз видел его в деле. Он не мог не понимать, что найдется сотня-другая таких, как Тенгиз, в этой с позволения сказать, армии Грузии. Но Клюев был почти уверен в том, что войну с Абхазией Грузия проиграет, несмотря на численный перевес. Если бы эта разношерстная, неуправляемая толпа еще состояла из личностей типа былинно-бесстрашного Дата Туташхиа, то расклад был бы не самым худшим, но в действительности армия Грузии, по убеждению Клюева — убеждению, тщательно скрываемому от Тенгиза — была сбродом халявщиков, разгильдяев и заурядных хулиганов, разве что только «очень вспыльчивых» («Ты думаешь, если грузин вспыльчивый, его дразнить можно, да?!»). К такому мнению Клюев пришел еще в прошлые посещения им Грузин. Его всегда приглашали «на семейные торжества» — если не свадьба, то день рождения. Участие в «торжествах» было основным занятием Клюева за последние полтора года. Рапорт он подал месяца через два после событий, названных знаменательными и судьбоносными, событий в месяце августе, название которых вслед за новыми Робеспьерами-Отрепьевыми все стали произносить с ударением на третьем слоге. И звание капитана ему досрочно (досрочно ли, в таком-то возрасте?) «кинули», и относительно жив-здоров, штопали-латали совсем по мелочам, а рапорт все же подал.
Жизнью он рисковал, можно сказать, в охотку, из спортивного интереса, потому что деньги, зарплата, с позволения сказать, на пятую часть не покрывала его усилий, его нервных и физических затрат энергии. Но видеть и понимать, что кто-то, прикрываясь твоей задницей, делает себе «красиво», взбирается все выше, и выше, и выше по лестнице власти, Клюеву на тридцать втором году жизни уже наскучило. То ли еще будет, сказал он себе после бузы в белокаменной, те ли еще хваткие ребята объявят себя очередными спасителями Отечества, оставив преподавание марксизма-ленинизма или прочей муры в вузах и академиях, оставив грызню за теплые места в авангарде рабочего класса, в цитадели чести-совести, взгромоздившись на броневички («Я, батенька, после т’гоячка, такую фигню с б’гоневичка нес, что потом в 'Газливе п’гишлось отсиживаться») и высокие трибуны.
И «предчувствия его не обманули», как часто повторял о себе Клюев. Одна кодла свалила другую. Образовалась независимая Россия. «С кем ты?» — орали с экрана телевизора, с площадей, заполненных толпами пожирателей вареной колбасы и серых макарон. «А ни с кем», — спокойно отвечал Клюев. Каждый за себя, один Бог за всех (ох, за всех ли?). Они, эти ребята-демократы, с кем были? Один на пятом десятке прозрел, другой на седьмом — не тем занимались, не в то верили, не в ту дуду дули. Один студентов исправно обучал коммунизму, другой товарищам военнослужащим объяснял, до чего же Владимир Ильич гениальным и вместе с тем добрейшим человеком был. «Его «котлы» уже примерил шурин и стрэлки пэрэводит втихаря, и на людях божится, шо в натурэ не видел красивей богатыря», — чем они все от блатных, от воров отличаются? Жаргоном разве что. У тех «феня», у этих сленг аппаратчиков, А цель одна — пожрать посытней на халяву. Все дело в бифштексе, джентльмены. За всем надо видеть бифштекс.
Его приятель Тенгиз теперь тоже борется за бифштекс.
Но Тенгиз хорошо платит ему, Клюеву, который тоже без бифштексов не может обойтись, как ни крути. Платит Тенгиз «зелеными», не «деревянными».
Клюев набросил халат, принес из кухни табуретку, поставил в прихожей, легко на табуретку вспрыгнул. В ящичке-антресолях помещались старые журналы да разное тряпье, годное на собачьи подстилки и наматывания на швабры. Но откуда-то сбоку, из тайничка, сделанного в стене, Клюев достал деревянный футляр, габаритами и формой один в один похожий на складную шахматную доску либо, в другом случае, на ящик, вмещающий набор инструментов — тут тебе штангенциркуль, тут тебе зубило, тут тебе метчик. В ящичке и в самом деле оказался какой-то инструмент, напоминающий разводной ключ. Три-четыре манипуляции, проделанные Клюевым секунд за десять, превратили «инструмент» во вполне узнаваемый пистолет-пулемет. Куда там «беретте», «узи», «вальтеру», «хеклер-коху», «стерлингу» и прочим игрушкам спецназа разных стран! Даже творения российского гения орденоносца Калашникова уступают этой штуке, разработанной все же на основе калашниковских автоматов. Пистолет-пулемет, которым владел Клюев, был раза в полтора короче достаточно современного АКС-74У, снабжался магазином с тридцатью патронами калибра 7,62 миллиметра и уступал знаменитому АКМС только в прицельной дальности стрельбы — метров шестьсот против километра у детища самоучки-орденоносца. Шести сотен метров Клюеву при его роде деятельности за глаза хватало. Зато автомат снабжался совершенным глушителем, или, как его официально называют, прибором бесшумной и беспламенной стрельбы. Сработан этот автомат был в старом городе оружейников, на заводе, существующем уже не один десяток лет. На том же заводе существовал — тоже не первый год, между прочим — некий цех или участок, где мастер-универсал производил такие штучные изделия, продавая их потом исключительно за валюту. Собственно говоря, он продавал не продукцию — это была забота ребят пошустрее, побашковитее, понаглее — он продавал свой труд, оплата которого производилась все в тех же долларах чудной заокеанской державы.
Деревянный футляр Клюев аккуратно задвинул в тайничок, а автоматическую игрушку с тремя запасными магазинами положил в кейс-«мыльницу» с довольно обшарпанными фибровыми боками, но зато с кодовым замком. Этого количества патронов должно хватить для «семейного праздника».
Боекомплект нынче не так просто достать, несмотря на обилие «горячих точек» — Клюев был слегка прижимист, цена его не всегда устраивала. И потом — только трусы, дураки и позеры поливают огнем все и вся вокруг почем зря. Это только в кино можно один рожок в течение получаса расстреливать, не переставая.
О существовании тайничка на квартире было известно только Клюеву. О том, что он живет здесь, знали — во всяком случае, Клюев на это очень надеялся — не более пяти человек, включая и его самого. Его хорошая знакомая, если применять расхожую терминологию, покинула на неопределенное время страну постоянного проживания, предупредив только председателя кооператива, что за квартирой будет присматривать один молодой человек. Естественно, молодой человек оказался Клюевым, он был представлен председателю. Появлялся Клюев на этой квартире в полночь-заполночь, успевал «отметиться» на своей официальной: если пользоваться все той же пошловатой официальной терминологией, квартире, то есть, где был прописан и где все соседи были убеждены, что живет Женька Клюев в ней, в квартире, постоянно, ненадолго только отлучаясь временами. Ночевал Клюев, разумеется, там, где появлялся в полночь-заполночь. Туда ему и звонили «заказчики», подобные Тенгизу. Председатель кооператива знал его под именем Витя и — как опять же очень хотелось надеяться Клюеву — знал, что молодой человек наведывается в оставленную квартиру не чаще двух раз в месяц. Поскольку знакомая была и в самом деле очень хорошая, Клюев вносил, точнее, внес заранее плату чисто символическую по нынешним меркантильным временам — из расчета двадцать долларов в месяц. Дружба дружбой, вернее, старая любовь старой любовью, но хозяйке было бы очень жаль оставлять недвижимость совсем бездоходной.
