Я опять убеждаю комиссара в необходимости быть там, под огнем, ибо долг требует истреблять негодяев, а по характеру работы мне приходится бить их далеко не прямой наводкой. Но мне было радостно, что замкнутый круг разорван, так или иначе, а на фронт попаду. И в эту минуту хотелось написать Сонюше, поделиться с ней своей радостью и дать ей понять, что иду сознательно на смерть ради миллионов советских граждан. Она умница. Не обвинит, не осудит. Погорюет, поплачет, но напишет, как прежде: «Будь смелым и храбрым, уничтожай чумных кровопийцев».

А тут радость другая: в Спас–Загорье сидят пикировщики.

Командиром полка — В. И. Жигарьков, военкомом — Г. К. Дубинин, инженером — В. И. Искорнев. Люди 46–го. Тороплюсь к Дубинину. Не могу не повидаться с этим чудесным бойцом.

У походного домика улыбающийся инженер.

 — Где же Дубинин?

 — А вот он… — И навстречу протянулись руки военкома. Загорелый, смеющийся. Только волос чуть–чуть серебрится.

Поздравил его со вторым орденом. По–дружески поговорили. Мы расстались, условившись: через два дня Григорий Кириллович прилетит на «У-2» в Грачевку. Тогда уж поговорим.

13 июня

Собрал личный состав, сделал доклад о положении на фронтах Отечественной войны. Люди жадно ловили каждое слово, не отрывая глаз от географической карты. Как хочется дальше, на запад, скорее вперед, чтобы ни одного немца не осталось на нашей земле… С каким‑то особым подъемом работали все товарищи. День прошел в трудовом порыве. Пойти бы с такими в атаку на гадов. Не подведут…

15 июня

Гудят бомбардировщики, родные «ПЕ-2». Эх, полететь на них и сбросить бы бомбы на гадов!..

Приехали представители 814–го БАО. Значит, завтра-послезавтра — восвояси. Увижу Григория Кирилловича. А это уже немалая радость!

18 июня

Опять на своей земле, в своей семье. В 12 часов — встреча с Дубининым. Григорий Кириллович рад. Долго ходили мы по окольным дорожкам. Комиссар говорил о перспективах полка дальних разведчиков. И подумав, сказал;

 — Переходите к нам. Еот поработаем. Лекции будем читать, беседы проводить, доклады, историю полка создадим, словом, пообчешем людей. Воспитаем. У нас есть славные ребята. Герои… Как вы насчет этого?

Я ответил, что подал третий и, вероятно, последний рапорт о направлении меня в действующую армию, на передовую. Хоть пехотинцем, рядовым, но под огонь и на смоленскую землю — защищать свой народ, свой город.

 — Вот и хорошо… — Он обнял меня. Мы шли тихо, как ходят в вечерний час на прогулке. — И хорошо. У нас будете штурманом. Вы же экзамен в 46–м сдали. Остается только оформить… А хотите, секретарем партбюро назначим. Организация у нас большая, работы много.

Выслушав мои соображения, он закончил:

 — Будем вместе работать! Честное слово.

Мы простились по–дружески и, радостные, возбужденные, разошлись по своим местам.

Весь вечер я думал о нем, хотелось еще говорить, и передо мной неизменно стоял высокий, стройный, скромный на вид, задумчивый и милый Григорий Кириллович. На груди сияли два боевых ордена, и, кажется, ему было немного неловко, он стеснялся и был смущен своею заслуженной славой…

Жара. Протва серебрится. Ласточки над водой. В небе поют истребители.

А. И. Пальмов подал записку:

Приглашение опоздало на сутки. Затерялось в страницах кем‑то отложенной книги. Оказывается, Дубинин хотел познакомить с командиром полка майором В. И. Жигарьковым.

Видимо, предстоит беседа о переходе в полк.

20 июня

По дороге со склада меня встретил посыльный:

 — Тов. начальник! Вас срочно вызывают в штаб полка разведчиков.

Там говорят: «На квартиру к майору».

Являюсь. Совещание по укомплектованию штата 10–го отдельного полка дальних разведчиков. Г. К. Дубинин представляет меня начальнику отдела кадров Зап–франта. Краткие вопросы, столь же краткие ответы. Ряд вакансий. Но лучшая — воздух.

 — А летать не боитесь? — спросил подполковник.

 — Он не из робких, — ответил Дубинин.

 — Мы вас думаем забрать к себе в полк, — сказал, испытующе глядя, майор Жигарьков.

 — А работа у нас боевая, интересная по содержанию, — добавляет начштаба майор Бартош — в нем я узнал давно знакомого по Брянску.

В короткой беседе выяснилось, что он был инструктором по физподготовке в Брянской авиабригаде в 1933 году. Его работа была на виду, и мы, курсанты, глубоко уважали талантливого человека — атлета, заражавшего своим темпераментом всех окружающих.

 — Будете летчиком, — заключил интендант 2–го ранга Ковалевский, рассматривая лежавшие перед ним документы.

Я вышел возбужденный и сердечно признательный этим вдумчивым людям…

Возможно, в тот момент, когда так близка была к осуществлению мечта Василия Горбатенкова — летать и бить врага на переднем крае, он вспомнил о человеке, который стал для него символом летного мужества. Это был Антон Алексеевич Губенко, кстати, тоже из Смоленска.

22 июня

Читаю лекцию «Наука ненависти» и вижу напряженные, полные гнева лица и блестящие, в слезах, глаза. Люди всем существом своим ненавидят фашизм. Они из разных краев и республик, разные по национальности, но с одним благородным стремлением — уничтожать убийц.

…Друзья мои, товарищи, боевые собратья!

Почти год скитался я с вами одними путями по родной истерзанной земле. Вместе падали в кюветы дорог, когда к небу взлетала земля; вместе прижимались мы к ней, когда по камням скакали немецкие пули; вместе выносили раненых после бомбежки и вытаскивали летчиков из горящих самолетов, вместе хоронили убитых товарищей и клялись над каждой могилой сражаться с врагом до конца; вместе спали в лесах в сырую осеннюю пору, ютились в шалашах и палатках, неделями не разувая промокших, застуженных ног, вместе варили «шрапнельную» кашу и выходили из вражеских окружений без единого сухаря в кармане и патрона в патронташе…

Были трудные дни. Расстрелянные, пропахшие порохом в багровом закате. Были и малодушные среди нас. Не все могли выстоять, преодолеть горе и страх… Но этих было немного.

Немец бесчинствует, вгрызается вглубь, дальше и дальше. Можем ли мы спокойно спать и работать, пока он на нашей земле? Все, что мы нажили, все, что создали и создаем, погибнет, если Гитлер одержит победу. Значит, надо думать не о риске, а прямо смотреть смерти в глаза, идти на врага и сражаться до последнего вздоха. Это не романтика и не агитация, а правда, залитая кровью.

Так понимаю я ход событий, так мне подсказывает мое сознание, так поступать повелевает мне сердце, и с таким настроением иду я на правое дело. И если, друзья, вам придется читать эти строки, надеюсь, не осудите меня за откровенность суждений.

Возникает чувство, что он обращается к нам через десятилетия. Я бережно перебираю блокноты с сильно потрепанными обложками, с пожелтевшими от времени страницами, вглядываюсь в аккуратный, четкий, спокойный почерк. И все думаю о том, какие высокие чувства, какое большое сердце они обнажают.

В. Горбатенков относился к делам страны как к своим собственным, только еще более важным. Он взволнованно пишет о боях за Ельню и Севастополь, Сталинград, Курск и другие города. Как личную трагедию он переживал временное отступление нашей армии и бесчинства фашистов, и не было для него большей радости, чем наши успехи. Поражает твердая вера в победу, о которой он пишет в первые, самые трудные дни войны. «Это один из самых благородных, душевных и справедливых людей, которых я когда‑либо встречал. Он был коммунистом в самом широком понимании этого слова», — сказал о нем Василий Кононенко.