Я молчал так много тяжких лет. Пытка встреч еще неотвратима. Как давно я знаю твой ответ: Я люблю и не была любима. Февраль 1911 Надпись на неоконченном портрете О, не вздыхайте обо мне, Печаль преступна и напрасна. Я здесь, на сером полотне, Возникла странно и неясно. Взлетевших рук излом больной, В глазах улыбка исступленья. Я не могла бы стать иной Пред горьким часом наслажденья. Он так хотел, он так велел Словами мертвыми и злыми. Мой рот тревожно заалел, И щеки стали снеговыми. И нет греха в его вине, Ушел, глядит в глаза другие, Но ничего не снится мне В моей предсмертной летаргии. Февраль 1911 Снова со мной ты. О мальчик-игрушка… Снова со мной ты. О мальчик-игрушка! Буду ли нежной опять, как сестра? В старых часах притаилась кукушка. Выглянет скоро. И скажет: «Пора». Чутко внимаю безумным рассказам. Не научился ты только молчать. Знаю, таким вот, как ты, сероглазым Весело жить и легко умирать. Март 1911 Царское Село А там мой мраморный двойник… …А там мой мраморный двойник, Поверженный под старым кленом, Озерным водам отдал лик, Внимает шорохам зеленым. И моют светлые дожди Его запекшуюся рану… Холодный, белый, подожди, Я тоже мраморную стану. Первая половина 1911 Я живу, как кукушка в часах… Я живу, как кукушка в часах, Не завидую птицам в лесах. Заведут – и кукую. Знаешь, долю такую Лишь врагу Пожелать я могу. 7 марта 1911 Песенка Я на солнечном восходе Про любовь пою, На коленях в огороде Лебеду полю. Вырываю и бросаю — (Пусть простит меня), Вижу, девочка босая Плачет у плетня. Страшно мне от звонких воплей Голоса беды, Все сильнее запах теплый Мертвой лебеды. Будет камень вместо хлеба Мне наградой злой. Надо мною только небо, А со мною голос твой. 11 марта 1911 Я сошла с ума, о мальчик странный… Я сошла с ума, о мальчик странный, В среду, в три часа! Уколола палец безымянный Мне звенящая оса. Я ее нечаянно прижала, И казалось, умерла она, Но конец отравленного жала Был острей веретена. О тебе ли я заплачу, странном, Улыбнется ль мне твое лицо? Посмотри! На пальце безымянном Так красиво гладкое кольцо. 18–19 марта 1911 Царское Село Сад Он весь сверкает и хрустит, Обледенелый сад. Ушедший от меня грустит, Но нет пути назад. И солнце, бледный тусклый лик — Лишь круглое окно; Я тайно знаю, чей двойник Приник к нему давно. Здесь мой покой на веки взят Предчувствием беды, Сквозь тонкий лед еще сквозят Вчерашние следы. Склонился тусклый мертвый лик К немому сну полей, И замирает острый крик Отсталых журавлей. 1911 Царское Село На переднем плане Вера Константиновна Шварсалон, дочь Лидии Зиновьевой-Аннибал, и падчерица Вяч. Иванова. Туманом легким парк наполнился… Туманом легким парк наполнился, И вспыхнул на воротах газ, Мне только взгляд один запомнился Незнающих, спокойных глаз. Твоя печаль, для всех неявная, Мне сразу сделалась близка, И поняла ты, что отравная И душная во мне тоска. Я этот день люблю и праздную, Приду, как только позовешь, Меня, и грешную и праздную, Лишь ты одна не упрекнешь. Апрель 1911 Корней Чуковский, впервые увидевший Анну Ахматову на литературном вечере в доме поэта Вяч. Иванова в 1911 году, запомнил ее робкой и застенчивой девочкой, ни на шаг не отходившей от своего мужа. Напряженно и застенчиво держалась в этой самоуверенной компании и падчерица хозяина Вера, очень молчаливая светловолосая девушка с античным профилем. Видимо, Анна Андреевна почувствовала именно в ней «родную душу». Вскоре после скоропостижной смерти жены Вяч. Иванов внезапно женился на своей падчерице и, дабы избежать сплетен, уехал с семьей в Рим: Вера была беременна. Одна из поклонниц поэта, навестив Ивановых в Италии, прозрев, разглядела в молодой жене своего кумира совсем не знакомую ей Веру: «В житейских делах она, трезвая, крепко стоящая на земле, восхищала и подчиняла его, такого неумелого в жизни», хотя «как и прежде, молча и благоговейно слушала его вдохновенные речи». |
