— А где мой чемодан? — спросила девушка.

— В твоей спальне, — Иштван подал ей фонарик. — Я проверил, все готово…

— Где мы будем спать? Здесь или у меня? — Где хочешь.

— Подожди.

Он не хотел стеснять ее своим присутствием, прислушивался, небо басовито гудело, это был скорее не гром, а глухое, вибрирующее гудение, которое передавалось стенам. А потом наступила такая мучительная тишина, что слышно было, как металлически тикают часы на руке. Не звенела ни одна цикада, насекомые молчали. Их испугала ночь, полная переливающегося холодного огня. Маргит слишком долго не приходила. Обеспокоенный, он отправился на поиски. Дверь второй спальни была открыта. Маргит стояла перед окном, ее заливал полный движения небесный огонь, волосы темно-зеленые, а плечи желтые, как из латуни, свет стекал по обнаженному телу. Ему вспомнились слышанные в детстве рассказы о колдуньях. Исхлестанные дождями, они вместе с горошинами града падали к пастухам, которые, съежившись, сидели на стогах под навесами из соломы. Они выбирали молодых, невинных юношей; душили их поцелуями, брали силой. Их губы имели вкус трав и свежесть дождя… Юноши противились, но все же подчинялись дикому напору пышных женских тел, а потом засыпали, погрузив лица в волосы любовниц, пахнущие мокрыми, луговыми цветами… Пробуждались в одиночестве, усталые, слабые, в дымке туманного утра. Едва видимые в тумане жеребцы, темные спины которых были похожи на лодки, казалось, плыли по лугу, жалобное ржание разносилось над рекой. И позже ни одна женщина не могла уже дать им такого наслаждения, какое они испытали здесь. Юноши меняли девушек, в конце концов, женились, но никогда, не были счастливы в любви.

Иштван смотрел, как спадает с ее плеч свет молний, похожий на сверкающий платок… Неожиданно она повернулась, почувствовав его присутствие, заметила, что он одет, и ей стало стыдно своей наготы, извечным движением скрещенных рук Маргит попыталась заслонить груди. Но тут, же вызывающе рассмеялась, поправила пальцами растрепанные волосы, которые поднялись, когда она снимала платье, и подошла к Иштвану, обняла, спрятав лицо на его груди.

— Нехорошо, что ты так подглядываешь за мной, — прошептала она.

— Колдунья, — выдохнул он в ее волосы.

— Я хотела бы стать колдуньей, я превратила бы тебя тогда в брелочек и носила, прицепив к браслету, а вечером, когда я уже была бы одна, ты снова превращался бы в Иштвана… И все время, даже на людях я могла бы касаться тебя губами, ласкать. Мы не расставались бы ни на минуту. Хочешь, я так и сделаю?

— Хочу, жажду этого, — он теснее прижал ее к себе. Они стояли, обнявшись, окно загоралось едкой зеленью и желтизной, небо хлестали потоки огня, летели далекие молнии, сталкиваясь, они усиливали сверкание. Казалось, земля дрожит, как кожа барабана.

Знакомые, уже почувствовавшие близость тела искали друг друга, учились вместе раскачиваться, находить общий ритм, дыхания смешивались, стиралась граница, слипалась влажная ножа. Он брал ее, как вещь, давно принадлежавшую, натягивал, как лук, его радовала ее покорная готовность. В переливающемся блеске стены, казалось, покачивались, а далекие раскаты призывали неизвестного, огромного зверя, который кружил над городом, готовый в любой момент проглотить его. Иштван хотел запомнить эту ассоциацию, уже зафиксировал в незаконченных строках настроение ночи, полукруг исцелованных губ, черных в сверкающем ливне.

— Расскажи мне, что-нибудь, я так люблю, когда ты рассказываешь, — просила она.

Они лежали, успокоенные, прислушиваясь — им казалось, что все еще слышны удары молний, но только невидимая большая муха с жалобным жужжанием билась под потолком. Ее плач, вероятно, привлек ящериц, были слышны их жадные чмокания.

— Я вслушиваюсь в тебя… Ты же знаешь, что я счастлив.

— Не знаю, не знаю, — Маргит потрясла головой, их пальцы сплелись, они чувствовали утихающий ритм крови. В закрытом помещении теплились запахи скользких от пота тел, вонь клопомора и аромат камфарного дерева.

Широко открытыми глазами он вглядывался в потолок, омываемый волной зеленоватого мерцания, видел двигающихся в одном направления ящериц, где-то между ними должна была находиться онемевшая от страха муха. Скоро он услышит ее отчаянное жужжание. Тереи вдыхал запах волос Маргит, влажного тела, в его ладони бессильно пульсировали ее пальцы. Неужели, устав, она заснула? Он почувствовал спокойную уверенность, что наконец-то встретил женщину, существование которой предвидел, именно ею всегда хотел обладать. Иштван не думал о половом влечении, о блаженстве, которым она его одарила, в нем жило твердое убеждение — с ней я мог бы остаться на всю жизнь, вот друг, который не отступится от меня до последнего погружения в вечную темноту, а в нее уж придется вступать одному.

Испытывая огромную благодарность, осторожно, чтобы не нарушить ее сон, он наклонил голову, коснулся губами, попробовал кожу кончиком языка, у нее был соленый вкус крови. Ему показалось, что Маргит глубоко вздохнула, рука девушки обвила его грудь и, успокоившись, безвольно замерла.

Первый их разговор под Кутаб Минар, во время песчаной бури, один из самых важных, он сохранил в памяти. Маргит говорила с подкупающей искренностью о себе и о вопросах секса. Женщины, зная самомнение мужчин, предпочитают не вспоминать о своих приключениях, каждый жаждет быть единственным, исключительным, незабываемым, раз уж ты не удостоился довольно сомнительной привилегии быть первым. Тогда Иштвана беспокоили ее признания и в то же время притягивали, как брошенный вызов. Суровой искренностью отличалось и ее поведение. Маргит шла к цели честно, с мужеством, которое редко бывает и у мужчин. Неужели она проверяла его любовь?

Я счастлив — возвращались самые простые слова, он даже мучился из-за их убожества, когда пытался это состояние восторга назвать, зафиксировать, удержать в себе.

Что с нами будет, когда закончится контракт Маргит? И мое пребывание в Индии тоже не вечно, оно зависит от секретных информации посла, настроения какого-нибудь советника в далеком Будапеште. Никаких далеко идущих планов, никаких раздумий о будущем… Радуйся, что она рядом, под боком, не провоцируй завистливую судьбу — мысленно говорил он себе. В этом робком молчании была инстинктивная уверенность, что в тот момент, когда ему придется встать перед окончательным выбором, он его сделает, хотя бы пришлось выступить против всех: против врагов и доброжелателей. Но какую цену придется платить за Маргит?

Ощущая приятную тяжесть ее руки у себя на груди, отгоняя беспокойные мысли, он не заметил, как уснул, хотя никогда бы в этом не признался, ему хотелось наслаждаться радостью этого ночного часа, но сквозь прикрытые веки еще чувствовал сверкание молний над городом, как будто кто-то большой, неизвестный подбегал с лампой к окну, чтобы рассмотреть их прижавшиеся друг другу фигуры, как низвергнутые изваяния, не прикрытые даже простыней и вызывающе обнаженные.

Стены дрожали от далеких раскатов, радость смешивалась с беспокойством, ему казалось, что, обнявшись, они мчатся в спальном купе поезда, который ночью везет их к неизвестному побережью, а пролетающие мимо станции мерцают огнями через полуоткрытое окно. Да, Иштван был уверен, что они едут к океану, к широким пляжам, которые появятся только на рассвете, но близость безграничных вод уже чувствовалась в бодрящем дуновении и далеком шуме волн, которые с шипением замирали в песчаном полукруге залива, похожего на арену.

Их разбудил грохот за стеной, стонущий звук оконных стекол.

— Иштван…

— Это уже океан, — ответил он, еще не совсем придя в себя после сна, но довольный, что может ее успокоить, — Спи.

Его разбудил смех. Тереи понял, отчего она радуется: в окна хлестал проливной дождь, огромное количество воды стекало по стенам, срывало вьющиеся растения с веранды, земля не успевала впитывать воду, которая широко разлилась, зеленые огоньки горели на затопленной площади.

— Муссон! — крикнула Маргит и, подбежав к окну, открыла его настежь. Сквозь проволочную сетку до них долетел холодный ветерок, плеск идущего дождя и прекрасный запах пробужденной земли, которая начинала утолять жажду. Небо и земля дрожали в трепетном свете, казалось, слышен был далекий бой барабана и видно, как поблескивают следы огненных мечей. Индийцы, съежившись, замотанные в полотнища, перебегали улицу в поисках убежища. Худые, обнаженные ноги гасили наполненные сиянием лужи. Фигуры эти напоминали туловища из страшных сказок, которые бегают по огненным лугам в поисках отрубленных голов.