— Зря вы все это принимаете близко к сердцу. Врет он. А следить за ним надо зорко. Такой на все способен. Я Зотову давно перестал доверять, да не было случая доказать, что это подлец и негодяй. И, сдается мне, действовал он не только из ненависти. Надо узнать, кто такой Авдей на самом деле, почему он, рискуя собой, хотел перебить весь наш отряд. И уж, конечно, не из любви к вам, Ольга Михайловна, не в обиду будь сказано. Трудное у нас с вами положение. Надо что-то придумать.

Каргаполов знал о попытках Майского вызвать штейгера на откровенный разговор. Вот бы попробовать через Дымову узнать кое-что. И Алексей поделился своими соображениями с женщиной.

— Отнесите ему табак и спички и поговорите.

— Попробую, Алексей Филатыч. Только он хитрый, догадается.

Ольга осторожно начала разговор. Но Авдей, заметив, как она волнуется, грубо оборвал ее.

— Ты чего меня пытаешь? Науськали? Подослали? Кто? Говори. Предать хочешь? Смотри, доиграешься.

— Да что ты, Авдей Яковлевич, — запротестовала Дымова. — Никто меня не подсылал. А еще с собой зовешь. Как же я пойду с тобой, если ты даже рассказать ничего не хочешь? Ведь я тебя совсем не знаю.

— Замолчи! Насквозь вижу. Кто подослал? Сашка? — Он так сверкнул белками глаз, что Ольга, испугавшись, выбежала из сарая.

— Не сумела я, — виновато рассказывала она Алексею. — Сразу угадал. Я же говорила, он — хитрый. Зверь какой-то, а не человек.

— Зверь, верно говоришь, и видать, опасный. Ну ладно, увезем его в Зареченск, там все расскажет.

Вечером приехал Буйный. Алексей обрадовался ему, расспрашивал о работах на таежной речке, потом рассказал о замыслах Зотова. Иван Тимофеевич нахмурился.

— В оба смотрите за ним, ни единому слову не верьте. И что я его тогда не прихлопнул? А все ты, Оля. Вот и валандайся теперь с ним.

Иван переночевал, забрал мешок с припасами и уехал. Прощаясь с женой и Алексеем, наказывал:

— Не прозевайте Авдея, глаз с него не спускайте. Он еще что-нибудь придумает. Да Гаврилыча не забывайте. Хандрит он что-то.

Плетнев действительно ходил невеселый, задумчивый, людей избегал. Когда Алексей, почувствовав себя лучше, перешел в палатку, охотник почти перестал выходить из избы. Вначале это не удивило ни Дымову, ни Каргаполова: погода стояла ненастная, делать в тайге было нечего. Но потом затворничество Никиты обеспокоило их. Ольга каждый день навещала таежника, звала к себе пить чай, но старик благодарил и отказывался.

— Не можется что-то, Ольга Михайловна, — пояснял он, избегая смотреть на женщину. — От ненастья, видать. Вот и в пояснице ломит, и в ноги отдает. Вы уж не серчайте.

— Если вам нездоровится — давайте лечиться. У меня разные лекарства есть, я сейчас посмотрю.

— Спасибо, Ольга Михайловна, спасибо, добрая вы душа. Только не беспокойтесь, я уж сам. Пройдет это.

А захандрил Никита неспроста. И началась эта хандра еще там, у речки, после истории с Зотовым. «Вот и пошло, — с тоской и болью раздумывал таежник. — Наперед ведь знал, что не к добру золото показываю. Все оно, проклятое, людей с ума сводит. Что же дальше-то будет». Плетнев был уверен, что штейгер пошел на преступление, рассчитывая остаться единственным хозяином найденного месторождения. Охотник уже не раз пожалел: зачем выдал столько лет хранимую тайну? Не скажи он тогда, уехал бы отряд, и все мирно-спокойно кончилось бы. Уехали… Вот потому и сказал, что полюбились ему эти славные люди. Поверил им, хотел, чтобы лучше, а вышло плохо. Вот скоро кончат работу и уедут. И снова он, Плетнев, останется один… Душно и жарко в избе, воздух как в бане, парной. Во двор бы выйти, на озеро бы сходить — да нет охоты ногой пошевелить, двигаться не хочется. Дни напролет лежит охотник на нарах. Только когда на тайгу опускается ночь, Никита выходит посидеть на крыльце, выкурить трубку. Слушает, как звякают боталами кони, бродя по лужайке, смотрит на белеющее пятно палаток. Но и здесь его не оставляют мрачные мысли о золоте. И ничего поправить нельзя. Ну, будь, что будет. Никто ведь за язык-то не тянул, сказал, значит, поздно раскаиваться. Да и все равно, рано или поздно пришли бы сюда люди, сами нашли бы золото, и неизвестно еще, какими людьми они бы оказались. Пусть уж лучше такие, как Александр Васильич, как эта славная девушка, возьмут золото да на пользу государству обратят… А бывает ли так, чтобы на общую пользу отдавали золото? Много обмана по земле бродит, ох, как много. Трудно и поверить, что есть и правда такая, о которой инженер рассказывал.

На берегу таежной речки шла своя жизнь. Майский и Мельникова поднимались с рассветом, ходили вниз и вверх по берегу, делали промывки, промеры, шурфы, собирали образцы пород. Потом все помечали на карте, записывали, подсчитывали. Елену так захватила работа, что она не жалела себя, видела — труд ее идет не впустую, как было еще недавно, и это придавало силы. Но тяжелая работа выматывала. Девушка худела на глазах, тонкие пальцы огрубели, с ладоней не сходили водяные мозоли, обветрело и загорело лицо. Александр смотрел, смотрел на свою помощницу и не вытерпел.

— Вот что, товарищ Мельникова, — строгим голосом командира сказал он. — Я запрещаю вам так работать. Не хватало еще, чтобы вы здесь свалились.

— А вы? Я же с вас пример беру. Нам спешить надо.

— Товарищ Мельникова! Я запрещаю! Ясно? — и протянул девушке огромный букет черемухи, который прятал за спиной. В том году черемуха зацвела поздно. — А это вам… в знак благодарности.

Елена вытерла запачканные глиной руки, улыбнулась и радостно взглянула на начальника отряда. Ей никто еще не дарил цветов.

— Мне?! Спасибо. Как хорошо пахнут, — она спрятала лицо в пышном благоухающем букете, и ее выгоревшие на солнце волосы спутались с нежными, как тончайшие кружева, цветами.

— Не вдыхайте долго запах черемухи, — серьезно предупредил инженер. — Заболит голова. А теперь идемте обедать. Иван Тимофеевич приготовил какое-то диковинное кушанье и боится, что его хлопоты пропадут.

— Напрасно боится. Я голодна, как… как волк. И наверняка не обижу Ивана Тимофеевича.

Наконец работу по разведыванию неслыханно богатого золотоносного района можно было считать вчерне законченной. Последний вечер на берегу таежной речки — теплый, напоенный крепким ароматом деревьев, с таинственными шорохами леса, светлый от полной, празднично сияющей луны, — надолго запомнился разведчикам. Рядом ворковала засыпающая река, в низинке ошалело кричали лягушки.

Майский и Мельникова говорили о том, как изменится этот дикий, но сказочно богатый край, как вырастет здесь большой и красивый город — город рудознатцев и горняков, город советский, и называться он будет Златоградом.

— А еще знаете, — увлеченно фантазировала Елена, но встретив чересчур внимательный взгляд Александра, смущенная умолкла.

— А еще? Говорите же, — он взял ее за руку и продолжал смотреть на потупившуюся девушку. Так начальник отряда никогда еще не смотрел на своего помощника. Елена молчала. Сердце ее беспокойно забилось, горячая волна прилила к лицу. Она тихонько отняла руку.

— А еще? — настойчиво повторил Майский. — Я хочу знать, что кроется за этим «а еще».

— А еще — не смотрите на меня так, — рассердилась Мельникова. — Ну, чего вы… так?

— Разве? — искренне удивился горный инженер. — Простите в таком случае. Больше не буду.

Елена улыбнулась.

— Какой вы смешной! И… неловкий. Цветы дарите, а разговаривать с девушками не научились.

— Некогда было учиться, да и девушек таких не встречал.

Оба в замешательстве умолкли.

Утром, позавтракав чудесной ухой из крупных горбатых окуней, наловленных Иваном Тимофеевичем, и собрав походное имущество, разведчики поехали в лагерь. Там предполагали провести день, чтобы отдохнули лошади, и возвращаться в Зареченск.

И вот наступил день, которого так боялся Плетнев. Таежника словно подменили. От хандры не осталось и следа. Он суетился у палаток, старался каждому помочь: увязывал тюки, чинил поизносившуюся лошадиную сбрую, укладывал образцы пород, инструменты и все следил, чтобы ничего не было забыто. Когда прикинули, сколько получается груза, то оказалось, что лошадей не хватит. Охотник предложил своего Орлика. Лошадь, легко раненная в ногу Зотовым в ночной перестрелке, оправилась и могла идти хоть под седлом, хоть со вьюками.