Самка поворачивалась к самцу то правым, то левым боком, и еды доставалось каждому поровну, хотя всякий раз к клюву отца тянулись четыре открытых рта. Поэтому он сам следил за очередью. Возможно, он различал птенцов по тому, где сидели они на спине у матери: двое справа, двое слева, или двое впереди, двое позади, возможно, по росту, а может быть, опознавательным знаком каждого птенца был его клюв. У взрослых он одноцветный, черный, а у пуховичков контрастной расцветки: ярко-розовый с двумя темно-серыми кольцевыми перехватами и эмалево-белым кончиком. Мелкие детали рисунка клюва у них неодинаковы, и родителям этого вполне достаточно, чтобы не путать близнецов.

Сетка дождя то редела, открывая даль, то снова становилась гуще, застилая плес полупрозрачной пеленой, а сценки в этой семье и у соседей менялись ежеминутно. То птенец, которого мать не пустила себе под крыло, пытался взобраться на отца, но тот мгновенно нырял: всех кормить надо. То все четверо прятались с головой под перья, и тогда самец протягивал что-нибудь супруге, наскоро отряхивал «ушки» и приводил в порядок какую-то деталь наряда. То черная крачка, бросаясь на комарика, пугала малышей, и они ныряли разом. То приходилось соседа отгонять, чтобы не промышлял под боком. То дрались птенцы, норовя ущипнуть друг друга или схватить за клюв.

Среди семейных пар под дождем плавала птица-одиночка с двумя птенцами. Она чаще, чем другие, сбрасывала их со спины и реже пускала погреться. Сколько ни следил я за ней, никто так и не подплыл, не помог накормить малышей. В ее поведении было не больше заботливости, чем у соседей, но ее птенцы были сыты чаще, чем у тех. Она приноровилась ловить для них добычу покрупнее, и вместо мелких рачков и насекомых в ее клюве нередко поблескивала рыбешка. То один птенец, то оба отказывались от корма, предлагавшегося почти назойливо, и тогда, проглотив малька сама, она отдыхала и чистилась, держа птенцов под крыльями.

Овдовела она дня за два до их появления на свет: кто-то безнаказанно злодействовал на воде, губя гнезда и ловя их хозяев. Несчастье произошло в маленьком поселении из четырех пар, построивших гнезда рядом. Среди всех в этой группе один самец отличался особой старательностью. Он чаще других в свободное от насиживания время плавал около гнезда, подсовывая под бока наседке то палочку чуть длиннее спички, то метровую камышину, то пучок урути или другой подводной травы. Другие, сменившись, уплывали охотиться, а этот начинал нырять за материалом. Потом именно у этого гнезда перестала появляться вторая птица, и вдова, покидая яйца, прикрывала их ветошью с краев помостика.

Однажды во время ее короткой отлучки приплыла другая обездоленная поганка, лишившаяся, видимо, и яиц и партнера. Она, не колеблясь вспрыгнула на оставленное гнездо и легла на нем, как на собственном. Казалось, вот вернется хозяйка, и тут же будет заключен новый семейный союз. Но счастливого конца не получилось: хозяйка так пугнула незванную помощницу, что та прямо с гнезда бросилась под воду — только брызги полетели, и больше не показывалась вблизи.

Птенцы из ее яиц вылупились, не отстав от соседских, но каково им пришлось в первые дни, неизвестно, потому что снова попасть на это место мне удалось только через неделю, когда из четырех сирот осталось только двое. Они нисколько не отставали от сверстников — шустро плавали, ныряли и не вызывали чувства сострадания. Но было в отношениях маленькой семьи что-то почти неуловимо трогательное, чего не удавалось заметить в семьях благополучных, хотя и там за минувшие дни птенцов тоже поубавилось.

Ушастые поганки на гнездовье держатся не только друг друга. Если около свободной воды обосновалась колония озерных чаек, на ее краю обязательно присоседятся ушастые поганки, намостив среди реденьких камышинок свои полуплавучие гнезда. Брачные плотики они строят в стороне от других пар, а гнезда сооружают поближе и к чайкам, и друг к другу. Под защитой чаек частенько селится разная мирная птица, которую легко обидеть той же вороне. Здесь всегда шумно, но зато намного безопаснее, чем на отшибе, пусть даже в укромном уголке. Потом, когда появятся у поганок птенцы, уплывут они, унося их на себе. Все гнездовые события в их общине так же синхронны, как и у других колониальных птиц.

Пуховички ушастых поганок рано начинают пользоваться врожденным искусством нырять, но это не спасает их от когтей камышового луня. И уж так получается, что всем семьям от него достается примерно поровну. Пока мать возит птенцов на себе, все целы: спасаясь от воздушного врага, она ныряет вместе с ними. А когда малыши начинают все реже забираться к ней на спину, день ото дня все меньше их остается на плесе. Обычно птенцов в семье четверо, реже — трое и совсем редко — двое. Но к тому времени, когда на крыльях у них начинает расти полетное перо, остается их по одному на каждую взрослую птицу. Ни больше, ни меньше. Было в выводке четверо, остаются двое (один или три — исключение).

Конечно, повинен в этом не один лунь, но, видимо, родители могут обеспечить безопасность только двум птенцам. Третий и четвертый обречены. Этого, возможно, не случилось бы, если бы поганки продолжали жить под защитой чаек, но они уплывают от спасительной колонии. Нередко они переселяются из-за кормов ближе к гнезду камышовых луней, облегчая им охоту на птенцов. Другие хищники для них, видимо, не так опасны, и порой приходится удивляться беспечности поганок, когда совсем близко пролетает луговой лунь или коршун. Те, конечно, не вегетарианцы, но не могут ловить свою добычу на воде с такой уверенностью, как лунь камышовый, и поганки это знают.

Потеряв весь выводок, поганки не стремятся повторно выполнить долг перед своим родом, и лишь однажды за десятки лет знакомства с ними мне встретилась пара, вырастившая за лето два выводка. 29 июля 1982 года на одном из старых мелководных прудов в окрестностях Хреновского бора две ушастые поганки кормили двух птенцов, которым было дня три-четыре от роду, а рядом с ними неотступно плавали еще две молоденькие поганки. В отношениях четырех птиц была заметна явная привязанность, а не просто взаимное миролюбие. Родители уже начали переодеваться в зимний наряд. Осень была еще далеко, и у них оставалось достаточно времени, чтобы полностью перелинять на месте, не улетая к традиционным местам линьки.

Улетают ушастые поганки довольно рано: поднялись на крыло птенцы — и в одно июльское или августовское утро опустеет плес. В эти же дни улетает немало перелетных птиц, и взрослых и молодняка. Летят поганки только ночами.

Бесхвостую поганку красавицей не назовешь. Единственное ее украшение — два пучка золотисто-желтых перышек позади глаз — «ушки». А глаза цвета спелой красной смородины. Коротенький черный чубчик, или хохолок, птица в повседневной обстановке почти не топорщит. В пасмурную и особенно дождливую погоду выглядит поганка весьма невзрачно, и вид у нее даже диковатый. Но солнце делает из замухрышки настоящую принцессу: глаз-рубин с точкой зрачка и золотое перо сверкают и светятся словно сами собой на бархатно-черном фоне щеки. Часто ли в животном мире встречается такое изысканное сочетание трех цветов?

Пуховые птенцы издали выглядят почти черными, только в черный пух грудки будто вшит снизу белый треугольничек. По этому уголку их легко отличить от лысушат того же роста. Кроме того, маленькие лысушки в таком возрасте без родителей от камышей и тростников не уплывают, а эти спокойно дремлют на открытой воде.

Дождь кончился только к вечеру. Тучи немного раздвинулись, показав догорающую зарю. Прибавили громкости камышевки. Гаркнула на лету цапля. Постепенно сумерки скрыли все, кроме тускловатого блеска воды, но казалось, что там, на плесике, где остались поганки, вот-вот вспыхнет хотя бы один огонек птичьего глаза. 

К закату шагает лето, едва заметно укорачивая дни-шаги. Тихо и спокойно течет среди скошенных лугов большая река, но маловато в эту пору птиц на ее берегах и воде. Бирюзовыми самородками дремлют на крутобоких стогах сизоворонки. Одинокими сторожами стоят на песчаных косах серые цапли. Докармливая последних птенцов, вьются около берегового обрыва, пробитого рядами норок, несколько ласточек-береговушек. К полудню небо над рекой и равниной становится белесым. Проплывет в нем, не шевеля крыльями, коршун, пронесутся на водопой стремительные горлицы, и снова — никого.