— В монастыре было ужасно, — медленно произнесла я. — Одиноко, тоскливо и очень тяжело… Мне трудно об этом говорить.

— А ты попробуй.

Я не понимала, что происходит. Муж никогда не задавал мне подобных вопросов, а я не рассказывала ему историй из прошлого. Моими исповедниками были Мэдди и Рита. Но усталость, а также сладковатая горечь виски развязали мой язык. В общем, я действительно попробовала рассказать о жизни в монастыре, сначала неуверенно и смущенно, затем набираясь смелости.

По словам Джерри выходило, что всякая монашка, будучи девственницей, добровольно обрекает себя на мучения плоти. Чушь! Проведя весь день в тяжкой ручной работе, промолившись в узкой холодной келье несколько часов подряд, едва ли станешь думать о чем-то другом, кроме короткого ночного сна.

По вопросам мужа я поняла, что ему интересно, каково женщине обривать голову. Пришлось его просветить.

Во-первых, волосы не отрезают все разом. Сначала проводится лишь символическое действо — обрезают один локон, когда ты стоишь перед алтарем в покровах невесты Господней. Остальную шевелюру срезают под ноль уже позже, когда ты облачаешься в робу. Честно говоря, это настоящая пытка. Настоятельница щелкает ножницами, не слишком заботясь о красоте конечного результата. Я до сих пор помню эти ужасные щелчки. Если вы добровольно решаетесь подстричься под ноль в парикмахерской, то хотя бы видите в зеркале, как лысеет ваша голова. А в монастыре нет зеркал. Мы, юные послушницы, могли лишь на ощупь определить, насколько неаккуратно острижены наши волосы.

Вместе со мной обряд проходили еще две девушки. Мы были возбуждены, как невесты перед свадьбой. Собственно, мы и были невестами, только отдавали себя не конкретному мужчине, а вручали в руки Бога. На нас были белые сатиновые одеяния, которые казались нежными словно шелк после жестких роб из саржи, которые носили те, кто лишь готовился постричься в монахини. На головах у нас были венки из белых роз.

Из часовни зазвучал гимн, и двойные двери распахнулись. Мы, одна за другой согласно возрасту, торжественно двинулись по проходу к алтарю. Я была самой младшей и шла впереди.

Внутри пахло благовониями и свечами. На скамьях сидели прихожане и наша родня. На всех были хорошие воскресные костюмы из твида и начищенные до блеска ботинки. Я шла по проходу и всей кожей ощущала атмосферу момента: гордость и меланхолию, смешавшиеся воедино.

Пока мы готовились к монашеству, родственники могли навещать нас, а мы имели право ходить к ним в гости. Нам даже разрешалось выбираться с ними в ресторан неподалеку от монастыря. Пострижение в монахини накладывало вето на эти вольности. Сразу после церемонии мы становились частью монастыря, принадлежали лишь Богу, а родственные чувства больше не имели значения. Конечно, монашка в любой момент может покинуть обитель, но в те годы подобные случаи были редки. По сути, в день пострижения мы, три юные девицы, навсегда утрачивали право на общение с внешним миром. И это «навсегда» пугало нас больше, чем потеря волос.

Продвигаясь по проходу, я увидела среди прихожан отца. Его лицо было обращено ко мне. Он улыбался, гордо вздернув подбородок. Но стоило мне приблизиться к алтарю и случайно кинуть на него взгляд (хотя нас предупреждали не делать этого), как его губы дрогнули, а из глаз потекли слезы.

— Прости, Джерри, но больше мне нечего рассказать. — Я сделала большой глоток виски, чтобы распался комок, стоявший в горле. Папа спал на втором этаже, и я вспомнила, что скоро он меня покинет.

— Нет, это ты меня прости, — тихо сказал Джерри. — Мне жаль, что я не Майкл. — Я подняла взгляд, едва не поперхнувшись. — Ты ведь по-прежнему любишь его. Это невыносимо. Меня всегда преследовало ощущение, что нас трое. И ты любишь его, а не меня.

— Но это не так!

— Такое случается. Ты любила его, когда он погиб, и это чувство не проходит, ты никак не отпускаешь своего Майкла.

— Джерри, прошу…

Он встал.

— Ты не виновата в этом. Просто мне не повезло. — Осторожно приподняв мое лицо за подбородок, Джерри поцеловал меня в лоб. — Я устал от разговоров. Прости, если задел твои чувства. И мне очень жаль, что я предал тебя. Ты ведь считаешь, что я тебя предал, да?

— Джерри… — Я едва не плакала.

— Тише. — Он снова чмокнул меня в лоб. — Я иду наверх. Не думаю, что смогу заснуть, но хотя бы полежу и отдохну. И тебе советую. Спасибо за откровенный рассказ.

Он ушел.

Норма повозилась у меня на коленях, сладко зевнула, показав розовый язычок. Я взяла мягкое тельце на руки и прижала к груди. Норма сонно лизнула мое предплечье.

Неужели я действительно все еще люблю Майкла?

Слова Джерри осели у меня в голове, упали, словно семена на удобренную почву. Воспоминания поднялись, распрямили плечи, почти пугая своей интенсивностью. Как много я забыла, предпочитая помнить о Майкле только хорошее!

А ведь он был довольно незрелым мужчиной, к тому же замкнутым на себе и своей работе.

Вот, к примеру, утро на кухне, в нашем старом доме. Я ругаюсь с мужем из-за того, что он хочет поехать на конференцию ради лекций какой-то женщины-археолога по истории Помпей. В то же самое время в школе проводится финальный матч, и наш Джек будет играть. Майкл считает, что конференция важнее.

— Но эта женщина никогда не читает публичных лекций! Это уникальный случай! Ты не представляешь, насколько это важно!

— А как же спортивная секция Джека? Он так ждет, что ты придешь на него посмотреть!

— Хорошо, — раздраженно говорит Майкл, — я приду на чертов матч! Но потом придется снять с карты все сбережения, чтобы поехать в Техас, потому что только там еще будет такая лекция. Довольна?

Я тогда сдалась, и Майкл выбрал конференцию. Вечером он даже не спросил Джека, каковы результаты матча.

Да, я потерпела поражение, и это случалось неоднократно, если речь шла об интересах Майкла. Он буквально жил своей работой, копался в прошлом планеты, не обращая внимания на день сегодняшний.

Я успела позабыть, как часто наша семья голодала, потому что муж тратил все деньги на какие-то антикварные вещи, которые собирал по аукционам.

Я прощала Майклу то, что он был не слишком внимателен ко мне. Даже его любовь была какой-то случайной, словно порой он неожиданно обнаруживал, что женат, и заново этому удивлялся.

Помню, как он сделал мне предложение. Он получил приглашение в Афины на очередную конференцию.

— Поедешь со мной? Возьми отпуск. Будем делить траты за проживание и питание. Мне обещали сдать комнату.

Я все еще была девственницей, поэтому мысль о совместном проживании меня шокировала. Заметив это, Майкл хлопнул себя по лбу ладонью.

— Черт, я идиот! Давай поженимся, что ли? Чего ждать до пенсии?

Такое впечатление, что после смерти любимого мужа я тщательно рассортировала воспоминания, отделила зерна от плевел и сохранила в памяти только самые светлые минуты. Долгие годы я помнила Майкла таким, каким мне нравилось его представлять.

Настала пора вспомнить все. Не только ту нежную брачную ночь, что подарила мне море любви. Не только легкий, увлекающийся характер Майкла, его крепкое тело и темную кожу, загоревшую на раскопках. Ведь это лишь верхний покров, шелуха, которая скрывает под собой настоящего Майкла Батлера. Горькие слова Джерри пробудили сильнейшее желание покончить с самообманом.

Джерри…

Наверное, получать предложение руки и сердца в весьма прозаичных условиях — моя судьба. В случае с Джерри вообще непонятно, кто именно кому предложил пожениться.

Речь шла об «Аркадии», которую, как вы помните, я возжелала заполучить с первого же взгляда. Увидев особняк, Джерри заколебался. Дом ему понравился, но смущало то, что необходим некоторый ремонт.

— У меня слишком мало времени, чтобы следить за рабочими. Оклад у меня солидный, но приходится содержать бывшую семью. Так что лишние расходы мне ни к чему.

Мы сидели в ресторане. Я выпила довольно много вина, поэтому осмелела.