Такого Альбер не ожидал. Слова Мулея не оставили его равнодушным. Он долго пребывал в задумчивости. В речах негра был заключен глубокий смысл. Быть отцом этим несчастным угнетенным людям, нести свет цивилизации в Центральную Африку — это мысль, способная заставить забиться даже чуждое тщеславию сердце!

— И вот еще что, — продолжал Мулей. — Тебе не придется оставаться в Массенья. Чтобы добиться своей цели и свергнуть султана, мне пришлось взять в союзники одного из соседних правителей. Для вида он завел тесную дружбу с нашим султаном и прислал сюда войско, якобы для его защиты, а на самом деле — чтобы помочь мне. Ему мы оставим Массенья и меньшую часть страны, ту, что граничит с его владениями. Сами же отправимся на восток, где расположены самые плодородные и живописные области Багирми. Там тебе нечего будет опасаться. Ты волен призвать туда своих соотечественников и завести порядки, которые существуют во Франции. Это и мое желание…

Ночь Альбер провел без сна, обуреваемый противоречивыми мыслями. Лишь к утру он немного успокоился. Решение было принято. Он направился к Юдифи и поразился, увидев, как уютно сделалось в ее покоях. Этим она, по ее словам, обязана достойной удивления заботливости Мулея.

— Юдифь, — сказал молодой человек, — тебе известно, что происходит. Этот народ провозгласил меня своим владыкой. Из всех сердец, какие здесь бьются, безраздельно принадлежит мне, пожалуй, только твое. Ты готова пойти на жертвы и остаться здесь со мной? Говори, теперь все зависит от твоего слова!

— Где бы ты ни был, Альбер, мое счастье только с тобой! Где ты, там моя родина! — с подкупающей искренностью ответила Юдифь, воплощение преданности и любви.

— Напоминаю вам, обвиняемый, что вы должны говорить чистую правду! Обращаю также ваше внимание, что ложь лишь усугубит наказание! — Этими словами председатель суда начал допрос обвиняемого, обращаясь к Максимилиану Моррелю. — Ваше имя, обвиняемый?

— Максимилиан Моррель! — ответил капитан. Он был очень бледен и печален, выглядел весьма опустившимся. На голове все еще была повязка, напоминавшая о полученном ударе.

— Итак, вы продолжаете настаивать на своей лжи? Тем хуже для вас!

— Но позвольте, какое же имя мне следует назвать? — в отчаянии вскричал Макс. — У меня нет другого имени. Я все точно указал на предварительном следствии. Как на мне оказалась арестантская куртка с номером тридцать шесть, мне неизвестно. Должно быть, какой-то преступник оглушил меня ударом по голове и натянул эту куртку, чтобы отвести от себя подозрение. Надеюсь, суд удовлетворил мое желание и получил необходимые разъяснения от королевского прокурора, господина Фран-Карре.

— Разумеется, — ответил председатель суда. — Однако господин Фран-Карре по-прежнему очень болен и смог сказать только, что весьма смутно помнит о событиях той злополучной ночи. Впрочем, если вы и в самом деле капитан Моррель, вам не составит труда доказать правоту своих слов. Достаточно назвать имя человека, о котором вас столь часто спрашивал господин королевский прокурор. Угодно ли вам сделать это?

— Выходит, несмотря на нездоровье, господин Фран-Карре не забыл об этом деле! — с горечью заметил капитан. — А если я не назову этого имени?

— Это послужит лишним доказательством, что вы Этьен Рабласи, а не капитан Моррель.

— А будь я Этьеном Рабласи, что бы меня ожидало?

— За совершенные преступления вы были бы наказаны, скорее всего, смертью!

Макс опустил голову. По его бледному лицу, искаженному мучительной гримасой, было видно, какая трудная борьба происходила в его душе.

— Я не назову этого имени! — наконец сказал он твердо. — Пусть свершится правосудие, и да простит Бог судьям, если они не в состоянии отличить виновного от невиновного! Почему не удовлетворена моя просьба? Почему ко мне не допустили мою жену? Она бы сразу меня опознала!

— Именно потому, что мы не намерены предоставлять закоренелому преступнику возможность встречаться с каким бы то ни было посторонним лицом, — ответил председатель суда. — Существует и еще одна причина. Мы поручили узнать у госпожи Моррель, известно ли ей, где находится ее супруг. Поскольку она уклонилась от ответа, неделю назад мы произвели у нее на квартире обыск.

— Очень благородно! Производить обыск у беззащитной женщины! — с укором пробормотал Макс.

— Во время обыска была найдена записка следующего содержания, — продолжал председатель суда. — Я позволю себе зачитать ее вам, обвиняемый!

«Любимая! Не беспокойся обо мне! Мне удалось бежать. Будь готова последовать за мной. Я пришлю тебе весточку из Лондона или другого города.

Макс Моррель»

Капитан вытаращил глаза на председателя суда: ему показалось, что он ослышался.

— Записка подписана моим именем? — наконец спросил он, собравшись с мыслями. — Я никогда не писал ничего подобного! Никогда! Разрешите мне взглянуть на подпись!

Судебный пристав протянул ему записку.

— Почерк похож на мой, но писал все же не я, — неуверенно сказал Макс. — Я расписываюсь иначе. Подпись подделана! Боже мой, кто мог пойти на этот обман — и с какой целью?

Он выпустил из рук записку и погрузился в мрачную задумчивость. Тем временем служащие суда огласили некоторые документы, а прокурор и официальный защитник обвиняемого перекинулись несколькими фразами.

— Обвиняемый! — произнес затем председатель. — Суд убедился в вашей виновности. Вы изобличены в том, что на протяжении трех лет под разными именами совершили в Провансе и Дофине ряд убийств, грабежей и краж, орудуя в одиночку или в компании с другими преступниками. Вы изобличены также в том, что при задержании оказали сопротивление представителям власти, убив двух жандармов. Вы подозреваетесь в убийстве тюремного надзирателя Валла-ра. Каждое из совершенных вами преступлений заслуживает смертного приговора. Покайтесь и облегчите хотя бы отчасти свою участь откровенным признанием!

При этих словах, произнесенных громким голосом, Моррель вновь поднял глаза. Он выслушал их как во сне и в замешательстве только покачал головой.

— Господа, — сказал он, — я еще раз клятвенно заявляю и призываю в свидетели Бога, что мое имя Моррель, а не Рабласи, что я непричастен к преступлениям, в которых меня обвиняют! Что касается дальнейшей моей судьбы, я целиком полагаюсь на милосердие Божие!

Перед тем как увести, на него надели наручники. Капитан отнесся к этому с величайшим спокойствием. Он находился в прострации и не мог даже ясно осознать свое положение.

Временами, когда он возвращался в мыслях к Валентине и сыну, его начинало трясти как в лихорадке. В такие минуты его охватывала безумная ярость. Он потрясал наручниками и в бессильном гневе устремлял глаза на забранное толстой решеткой окно камеры. Впрочем, Валентина даже не подозревала о его положении. Если тот самый преступник, что нанес ему роковой удар, написал ей от его имени, что ему удалось благополучно бежать, она, должно быть, верит, что ее муж в безопасности, и, вероятно, со дня на день ожидает от него вестей.

Не меньшую ярость вызывала у него мысль, что ему суждено умереть за грехи отъявленного преступника — убийцы и грабителя. Можно ли вообразить себе более ужасную участь для человека, величайшим сокровищем которого всегда была незапятнанная честь?

Моррель даже не подозревал о существовании некоего лица, которое пыталось спасти его — правда, исключительно по юридическим мотивам. Один из судей — почти всегда вопреки своим коллегам — был твердо убежден в невиновности обвиняемого и стремился собрать для этого доказательства. Делал он это очень умело. Сперва он доказал, что в ночь, когда произошел пожар, из тюрьмы бежали четверо: господин Фран-Карре, некий незнакомец, которого королевский прокурор, по его словам, не знал и застал врасплох за беседой с Моррелем, наконец, сам Моррель и преступник Рабласи. Необходимо было выяснить, кто же в действительности совершил побег — Моррель или Рабласи.