Что и говорить, доктор Коннар умел ездить так же быстро, как граф Монте-Кристо, и в этом не было ничего удивительного: как давно уже, наверное, догадались читатели, это и был граф собственной персоной. На этот раз он, понятно, избрал другой путь — не тот, каким добирался до Парижа в обществе полицейского чиновника. Он направлялся через Лион в Пьемонт. Под Ниццей графа должна была поджидать его яхта, но не паровая — поскольку граф стремился отвести от себя всякие подозрения, — а обычная парусная.

Все время, пока продолжалось путешествие, Моррель пребывал в полузабытьи, потому что граф добавлял в воду и вино, предназначавшиеся больному, особое снадобье. Это было единственное средство, позволявшее несчастному выдерживать длительное пребывание в тесной карете.

Бумаги путешественников не вызвали никаких сомнений. Судя по паспортам, в карете находились доктор Коннар, некий весьма состоятельный больной, сопровождаемый доктором в Ниццу, и его слуга-негр, в котором читатель, безусловно, узнал нубийца Али. По прибытии в Ниццу граф дал капитану сильнейшую дозу своего лекарства, погрузив в такой крепкий сон, что без всякого труда перенес его в ожидавшую яхту.

Парусник, двигаясь вдоль побережья, доставил наших героев в условленное место, где стояла на якоре паровая яхта.

Едва поднявшись на борт судна, граф обратил внимание на удрученные, сумрачные лица команды. Штурман протянул ему письмо.

Монте-Кристо распечатал его и прочел следующее:

«Ваше сиятельство!

Клянусь Богом, я не виноват в том, что случилось! Предотвратить это несчастье я не мог. Если Вы хоть на миг усомнитесь в моей преданности, я готов лишить себя жизни!

Бертуччо».

В то время, когда мягкая зима, привычная для жителей Центральной Европы, незаметно преодолевала незримую границу, отделявшую старый год от нового, в то время, когда снега, которые покрывали Альпы и Апеннины, спустились чуть ниже к подножию гор, на благословенном острове Монте-Кристо царила самая настоящая весна.

Неудивительно, что бедняга прокаженный не мог усидеть в отведенной ему хижине, а с самого утра поднимался на скалы и, расположившись на нагретых камнях, нежился под лучами солнца. Никому не было до него дела. Бертуччо исправно давал ему лекарство, оставленное графом, однако больной, как нетрудно догадаться, не спешил использовать его по назначению.

Обыкновенно прокаженный устраивался над обрывом, как раз там, где у подножия находилось таинственное жилище графа, почти целиком вырубленное в скале, так что непосвященный мог заметить его лишь после длительных поисков.

Теперь это жилище — ему, разумеется, недоступное, ибо его хижина стояла в стороне, — сделалось, похоже, объектом самого пристального внимания прокаженного. Сидел ли он на скале, как бы отрешившись от всего, что его окружало, или лежал, притворившись спящим, он не сводил с него глаз и мало-помалу раскрыл все его тайны. Он узнал расположение отдельных комнат, определил назначение отдельных помещений, установил обитателей загадочных апартаментов. Скоро ему стало известно, где помещается жена графа с сыном и служанками, где содержат безумного Вильфора, где устроился управляющий Бертуччо и какие комнаты отведены прислуге.

Как— то утром, выйдя из своей хижины, прокаженный увидел Бертуччо и Джакопо, увлеченных разговором. Время от времени Джакопо показывал рукой на восток. Прокаженный попытался незаметно приблизиться к собеседникам, пока не очутился совсем рядом с ними, и, спрятавшись за кустами, притворился спящим.

— Правда, его сиятельство особенно не предостерегал нас, — сказал Бертуччо, — однако нам следует соблюдать осторожность. Впрочем, ничего такого пока не произошло. Пираты и контрабандисты знают, что на этот остров наложено табу. Но графа давно здесь не было, и молодые парни, которые занимаются теперь этим неправедным делом, не питают должного почтения к прежним обычаям и законам.

— Если они и осмелятся нарушить неписаный закон, охраняющий наш остров, у нас хватит людей, чтобы постоять за себя! — сказал Джакопо. — Господин граф оставил нам столько оружия, что мы в состоянии обратить в бегство целую шайку! А их всего девять человек!

— Как ты думаешь, кто они — пираты или контрабандисты? — спросил Бертуччо.

— Мне кажется, контрабандисты, — заметил Джакопо. — Поэтому особых мер можно не принимать.

— Нас в общем-то целая дюжина, так что опасаться, пожалуй, нечего.

— За все время, что я на острове, и пираты и контрабандисты высаживались здесь раз пятьдесят, не меньше, и никогда им не приходило в голову забираться сюда.

Поговорив, собеседники ушли, а прокаженный еще некоторое время оставался в своем убежище, потом осторожно поднялся, обогнул жилище графа и, никем не замеченный, затерялся в конце концов среди скал, направляясь на восточное побережье острова.

Остров Монте-Кристо, как помнит читатель, невелик, и прокаженный довольно скоро добрался до места, откуда мог окинуть взором всю восточную оконечность этого клочка суши. В укромной бухте он обнаружил небольшое суденышко типа итальянской сперонары, так искусно укрытое среди скал, что заметить его было почти невозможно. На берегу, неподалеку от судна, расположились вокруг костра, кто сидя, кто лежа, какие-то люди.

Судя по всему, незнакомцы готовили обед. Один из них отделился от своих товарищей и направился в глубь острова, вероятно, на поиски щавеля, который моряки и вообще итальянцы охотно употребляют в пищу вместо салата.

Роскович незаметно приблизился к сборщику щавеля, пока расстояние между ними не сократилось примерно до пятидесяти шагов.

Наружностью этот человек нисколько не походил на контрабандиста, а тем более на пирата. Это был тучный, безобразного сложения коротышка с красным одутловатым лицом, которое свидетельствовало скорее о склонности к праздной жизни и чревоугодию, но отнюдь не об энергии, столь необходимой всякому пирату.

Если бы обезображенная физиономия прокаженного, его налитые кровью глаза были способны отразить хоть малую толику того, что он почувствовал, вглядевшись в толстяка, мы увидели бы выражение полного недоумения, сменившегося радостью. Он не удержался от удивленного возгласа и тут же вышел из-за скалы, за которой до сих пор таился.

— Рад вас видеть, мой друг! — сказал он по-французски. — Сдается мне, вы ищете салат к обеду!

Контрабандист — назовем его так — поднял глаза и, увидев лицо прокаженного, в ужасе отшатнулся.

— Дьявол! — вскричал он. — Настоящее исчадие ада! Боже, спаси меня!

— Весьма неучтиво с вашей стороны, приятель, — ответил Роскович, состроив отвратительную гримасу, — просто не по-христиански так обращаться ко мне. Разве моя вина в том, что я выгляжу не так, как прежде? Как говорит древняя пословица, времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Кто узнал бы в том жалком бродяге, которого я вижу перед собой, барона Данглара, одного из первых банкиров Парижа?

— Так кто же вы, кто? — пролепетал барон, дрожа от страха, ибо прокаженный неумолимо приближался к нему. — В жизни не встречал вашего лица! Да Боже упаси!

— Некогда я был настоящим красавцем и, надеюсь, стану им снова! — ответил Роскович. — А теперь возьмите себя в руки и отвечайте на мои вопросы. Что это за люди, с которыми я вас видел? Контрабандисты или пираты?

— Понемногу и того, и другого, — ответил Данглар, все еще не оправившийся от испуга.

— Нет ли у вас охоты разжиться изрядным количеством дукатов? — продолжал спрашивать прокаженный.

— Э, тут нужно подумать! Да и не так просто добыть их здесь, на этом бесплодном клочке земли!

— И тем не менее. У вас не пропало желание отомстить графу Монте-Кристо, Данглар?

Толстяк невольно попятился. Казалось, он колеблется.

Можно ли доверять этому человеку, который неожиданно, словно нечистый, принявший на этот раз самое отталкивающее свое обличье, вырос перед ним как из-под земли.

— Ну, ну, поразмыслите! — продолжал Роскович, видя его замешательство. — Не хочу принуждать вас. Приходите опять сюда после полудня. Может быть, узнаете во мне старого знакомого? Вашим приятелям обо всем этом ни слова, лучше убедите их провести в этой бухте еще одну ночь. Когда вы услышите мой план и расскажете о нем остальным, они наверняка согласятся. Итак, по рукам, господин Данглар!