— Выражайся яснее, — сказала Миранда. — Ты уже сейчас думаешь о том, чтобы выйти замуж за кого-то определенного?

— Да.

— Кто он?

— Феликс Мичем.

— Понятно. — Она как будто не удивилась. — Что это тебе вдруг понадобился Феликс?

— Не вдруг. Мы с Феликсом много лет были друзьями.

— А папа это знал?

— Знать тут было нечего! — сказала Энн, проклиная себя за то, как бездарно провела эту сцену.

Миранда молчала, поджав губы, подбрасывая куклу на коленях.

Верит она мне? — думала Энн. Этого я не могу спросить. На неё навалилась новая боль — Миранда, чего доброго, вообразит бог знает что.

Помолчав, Миранда сказала:

— Конечно, поступай как знаешь. Ведь это касается тебя.

— Я просто хотела с тобой поговорить. Я не хочу ни удивлять тебя, ни расстраивать. — Прозвучало это холодно, неубедительно. — Феликса ты знаешь, он тебе по душе, это все к лучшему. Ну а планы у меня, конечно, самые туманные.

— Знаю я его не особенно хорошо, — сказала Миранда. — Я с ним почти и не разговаривала. И насчет того, что он мне по душе, — это ещё вопрос!

— Да брось, пожалуйста!

— Папе он тоже не по душе. Может, он догадывался?

— Говорю тебе, не о чем тут было догадываться!

Миранда вздернула брови, глядя на куклу.

Энн почувствовала, что задохнется, если не выйдет из этой комнаты. Опять заухала сова, распахнутое окно таило угрозу, словно в него вот-вот мог влететь Рэндл — как летучая мышь, неспешно хлопая шершавыми крыльями.

Будто уловив её мысль, Миранда сказала:

— Папа ведь может вернуться в любую минуту. Вот сейчас мы в любую минуту можем услышать машину…

Обе замерли и прислушались, глядя друг другу в глаза. Тишина казалась чреватой звуками, и те, другие, кто тоже слушал, словно затаили дыхание.

Энн стало страшно. Она пошла к двери.

— Ну ладно, посмотрим. Больше об этом говорить не будем. Я и так наговорила лишнего. Посмотрим, чего хочет папа. Это были просто туманные предположения.

Уже взявшись за ручку двери, она заметила на одной из белых полок что-то необычное. К полке была пригвождена одна из кукол Миранды, пронзенная насквозь немецким кинжалом. Энн поглядела на это зловещее знамение. — Несчастная, за что ты её так?

— Я её казнила. Это ассирийская казнь. — Миранда сбросила одеяло и выбралась из постели.

— Довольно-таки варварская казнь. Смотри не озябни, маленькая. Ну, спокойной ночи. Не ломай себе голову над тем, что я говорила.

— Подожди минутку, — сказала Миранда. Похожая в пижаме на мальчика, задрав голову, она смотрела через стол на мать. Они были почти одного роста.

— Что бы папа ни сделал, это ничего не меняет.

— То есть как?

— В церкви-то развестись нельзя.

— На этот счет существуют разные мнения. — Энн ощущала не только страх, но и гнев и радостные толчки пробудившейся воли.

— Так что ты все равно будешь его женой, а он все равно будет твоим мужем. А вдруг он захочет вернуться позднее? Если ты сбежишь к кому-нибудь другому, он этого не сможет. Вдруг он вернется, будет звать тебя, искать, а тебя нет. Лучше ты его жди, тогда все будет хорошо. Ему всегда будет куда вернуться. Здесь всегда будет его дом, и, если ему будет плохо, он вернется сюда. — Она говорила со страстью, лицо покрылось легким пятнистым румянцем.

Энн заколебалась. Сказала, поворачивая ручку двери:

— Ну, там увидим. — Ей хотелось бежать.

— Нет, не увидим! — Голос Миранды звенел. — Папе обязательно будет плохо, он обязательно захочет вернуться, я знаю, мы должны его ждать. — Глаза её наполнились слезами. Из сваленных в кучу вещей на столе она вытащила что-то и прижала к лицу. Затряслась от судорожных рыданий. — Я люблю папу. Никто не должен занять его место. Я не хочу быть падчерицей.

Энн шагнула к ней и тут увидела, что она держит в руке. Это был белый кролик Джойи, старая игрушка Рэндла. Значит, Рэндл не увез своих зверей. Просто Миранда забрала их к себе в комнату. Рэндл не увез их. Энн обняла Миранду вместе с Джойи, и, когда у неё самой потекли слезы и желто-красная головка прильнула к её плечу, она с отчаянием почувствовала, как её сразу размягчила, размагнитила, лишила сил прежняя любовь к Рэндлу.

Феликс затормозил, и темно-синий „мерседес“ со скрежетом замер на месте. Передние колеса, кажется, врезались в какую-то клумбу. Он не стал проверять, выскочил из машины и посмотрел вверх, на темный фасад дома. Окно у Энн не светилось, света не было ни в одном окне. Время, правда, уже за полночь, и Энн, чью невразумительную телеграмму он получил в Лондоне всего два часа назад, несомненно, ждет его только утром. Как же быть? Он взошел на застекленное крыльцо, попробовал парадную дверь, она оказалась незапертой.

В темном холле он нашарил выключатель и постоял, озираясь. Тускло освещенный обшарпанный холл, полный притаившейся мебели, выглядел зловеще — через такое помещение мог неслышно пробираться ночной гость с ордером на арест в кармане. Феликс ощутил безотчетный страх — это он испугался себя, испугался, что своим внезапным бесшумным появлением может испугать других. А может быть, он и сам жертва? Он не понял телеграммы Энн.

На цыпочках он прошел в гостиную, зажег свет. Комната казалась заброшенной, словно в неё с месяц никто не входил. Пахло сыростью. Он включил электрический камин. Посыпались искры, что-то, видимо, было неисправно. Запахло горелым. Он снял пальто. Разумеется, он не станет будить Энн. Устроится где-нибудь здесь и подождет до утра. Он скептически посмотрел на диван — длинный, но по его росту недостаточно. Он подумал: черт бы побрал эти условности, почему я должен лечь и спать, когда я хочу одного — обнять Энн? Он знал, что не уснет, будет лежать и мучиться. Сердце бешено колотилось, оттого что Энн, его судьба, так близко. Он стоял, свесив руки, рослый, уравновешенный мужчина, и, недоумевая, ждал.

Послышался легкий шорох, вошла Энн, и оба, увидев друг друга, тихо вскрикнули. На ней был длинный темно-зеленый халат. Она подняла руку в знак приветствия и пробежала к окнам — задергивать занавески. Когда она дошла до третьего окна, он двинулся к ней, готовясь её обнять, но она жестом остановила его, и они, как околдованные, замерли в нескольких шагах друг от друга.

— Я вас сегодня не ждала. Глупо было телеграфировать в такой час. Я думала, телеграмму доставят только утром.

— Энн, Энн, — сказал Феликс. — Вы мне нужны сейчас. Простите меня. Вы мне нужны сейчас. Энн, что вы решили? — Позднее время, полутемная комната и Энн так близко, бледная и тоненькая в длинном халате, — у него голова кружилась от бешеного желания.

— Ах, нет, — сказала она. — Ничего не выйдет. Я это и хотела вам сказать.

В глубине души он так и думал. Предчувствие явилось ему в дороге, как туман, налипающий на ветровое стекло. Но он сказал:

— Нет, Энн, этого я не могу принять. Вы сами не знаете, что говорите. Ведь вы меня любите. Наберитесь мужества, признайте это, я вас умоляю. — Он говорил тихо, отрывисто.

— Ничего не выйдет, — повторила она, отвернувшись и приглаживая волосы.

— Это что же… Миранда?

— Нет, нет, это Рэндл.

— Горящий светильник, вся эта чепуха?

— В общем, да.

— Идиотство какое. — У Феликса руки чесались как следует её встряхнуть. — Рэндл не вернется. С этим покончено. Навсегда. А если он когда-нибудь узнает, что вы тут сидите и ждете его, он решит, что вы это делаете ему назло. Скорее всего, так оно и есть. Отпустите его, Энн. Дайте вы бедняге свободу.

Она заскользила прочь от него через мертвую комнату и остановилась у камина спиной к нему. Он успел увидеть в зеркале её страдальческое лицо, прежде чем она прикрыла его рукой.

— Так трудно объяснить. Я не то чтобы чего-то жду. Просто мне невыносимо думать, что он может вернуться и будет искать меня, а меня не будет.

— Вы воображаете, что у Рэндла осталась к вам хоть капля чувства?