Дело в том, что в ней, с демоническим упорством поспевая за любовью к Феликсу, росла новая, темная страсть к Рэндлу. Один словно был адским двойником другого; и порой, когда она пробуждалась от неспокойного сна, не уверенная в том, который из них ей снился, ей чудилось, что две эти любви зависят друг от друга. Любовь к Рэндлу была сплошным насилием и болью; казалось, она не может не повредить тому, на кого направлена. Она была совсем не похожа ни на её давнишнюю романтическую влюбленность в молодого Рэндла, ни на её ровную, устойчивую любовь к мужу. Странно, как она вообще догадалась, что это любовь. Неотвязное, как наваждение, чувство это её страшило; и оттого, что минутами Энн была склонна усмотреть в нем всего лишь свою исступленную обиду и ревность, она старалась не давать ему воли. Она стала понимать, что одной ей не справиться.

Феликс пытался ей внушить, и сама она пыталась себе внушить, будто времени у них много. Но она знала, что это лишь утешительный вымысел. На самом деле времени было очень мало. Прежде всего в её возрасте, в возрасте Феликса смешно говорить о том, чтобы ждать годами. Но и в самой ситуации что-то требовало быстрого решения. Она не сомневалась ни в своей, ни в его любви и в теории не считала, что должна его уступить более молодой женщине. При том, как её омолодила острая, властная тяга к Феликсу, она чувствовала себя вполне достойным предметом любви. Рассудком она понимала, что Рэндл едва ли вернется. Она годами отказывалась признать, что Рэндл её ненавидит, отказывалась даже в мыслях произнести это слово. Но в последнее время она была вынуждена это признать, ощутить всю силу его ненависти и отчасти понять её характер. Рэндл видит в ней разрушителя, дьявола.

Однако эти соображения не складывались в определенный ответ. Порой она чувствовала, что между ней и Феликсом стоят неодолимые преграды. Миранда, Девочка обожает отца. Стерпит ли она отчима? Даже если бы это препятствие удалось преодолеть, оставалось другое, более трудное: христианская точка зрения на брак. Энн была дочерью англиканской церкви, усердной в вере, не знающей сомнений, хоть и не особенно твердой в догматах. Об этом именно вопросе она никогда раньше не задумывалась. Она сама не знала, что она по этому поводу думает, да и боялась это выяснить. Ей казалось, что у неё хватит сил пойти наперекор внешним установлениям, но пойти наперекор своей совести — это другое дело. А совесть её, затерявшись в бурном вихре её чувств, пока своего слова не сказала.

Смущало Энн и существование Мари-Лоры Обуайе. Она жалела, что узнала от Феликса её имя, теперь за этим именем, бледная и безмолвная, как надгробная статуя, стояла одновременно грозная и жалкая фигура молодой француженки, в которой Энн видела и соперницу, и жертву. О её существовании она узнала от Милдред и вынесла из её слов неутешительное впечатление, что Феликс сильно влюблен. Милдред упомянула об этом мимоходом, когда нелестно отзывалась об иностранцах вообще, и тотчас пожалела о своем промахе. За последнюю неделю она дважды приезжала в Грэйхеллок, оба раза в состоянии странной апатии, из которой выходила только для того, чтобы постараться это злосчастное впечатление изгладить. Тут она проговорилась, может быть думая, что Энн это уже известно, о том, что Мари-Лора уехала в Дели. Вот и ещё причина для спешки. Если отправлять Феликса в Индию, надо сделать это поскорее, пока не поздно.

Теперь Энн мучило ощущение, что времени у неё в обрез. Нужно было подумать отчетливо, особенно по поводу христианского брака. Но всякий раз, как она пыталась сосредоточиться, перед ней огромным огненным демоном вставало её новое и страшное чувство к мужу, и она знала, что, прежде чем принять решение, ей необходимо так или иначе прогнать этот призрак. Минутами её подмывало все рассказать Феликсу, но она понимала, что это значит предопределить решение вопроса, который ей хотелось решить самой, разумно и хладнокровно. Если она сейчас сделает ещё один шаг в сторону Феликса, она пропала. Энн решила поговорить с Дугласом Своном.

В сущности, кроме Дугласа, ей не с кем было поговорить. Пусть он не бог весть как умен, но тайны хранить умеет, а его безупречное отношение к ней может заменить ум, даже прибавить ума. И вот она призвала его на помощь. Сейчас, выйдя из питомника на дорогу, она увидела, как он входит в главные ворота. Когда она поднималась на крыльцо, он уже ждал в гостиной.

— Дорогая Энн, — сказал Дуглас Свон, грациозно склонившись над её рукой, — как поживаете, дорогая? Вы хотели со мной поговорить? Я и сам к вам собирался.

Энн не успела обдумать, что именно хочет ему сказать, но почувствовала облегчение, словно в преддверии исповеди. Ведь он как-никак священник.

Она сказала:

— Дуглас, я хочу, чтобы вы изгнали духа.

— Что такое?

— По-моему, я схожу с ума.

Не зная, как принять её слова, он бросил на неё тревожный взгляд и пригладил свой черный, блестящий от помады начес.

— Кто другой, моя дорогая, а вы не могли бы сойти с ума, даже если бы захотели. Давайте сядем и покурим. Кофе вам сварить?

— Нет, спасибо. — Энн тяжело опустилась в кресло, и Свон пододвинул свой стул поближе к ней. Она сказала: — Дело в том, что я одержима Рэндлом. Он не дает мне думать. Как будто он у меня внутри. Как будто он останется при мне, во мне, как опухоль, до конца моей жизни. — Она сама удивилась своей страстности.

— Это оборотная сторона вашей любви к нему, — сказал Свон. — Вы должны очистить эту любовь от скверны. И вы это сделаете.

— Мне кажется, это уже не любовь. Не настоящая любовь. — Она смотрела на выключенный электрический камин. Неужели её долгая любовь к Рэндлу кончилась? Возможно.

— О нет, вы не правы, — сказал Свон. — Так сразу человека не разлюбишь, что бы он ни сделал. Мы уже как-то говорили об этом. Брак — таинство. Здесь божественная благодать как никогда способна возвысить и освятить наши жалкие человеческие привязанности.

— Брак, — повторила Энн. — Вы в самом деле думаете, что Рэндл вернется? — Казалось, сто лет прошло с того дня, когда она говорила с Дугласом о супружеской любви и он ей советовал не выпускать Рэндла из любовных сетей.

— Не знаю, — сказал Свон, — но, вернется он или нет, качество вашей любви к нему не безразлично. И в любом случае вы все же будете его женой.

Такая категоричность задела Энн.

— Вы полагаете, что я должна ждать его с горящим светильником?

— Разумеется. Это бесспорно и с точки зрения церкви, и с человеческой точки зрения. Но ведь вы, конечно, и сами так полагаете?

Энн встала и подошла к окну. С грязно-золотого неба падали редкие капли дождя. Пенн в плаще и сапогах шел по лужайке. Он помахал ей, она ответила. Потом снова села в кресло и сказала:

— Если Рэндл будет просить развода, я соглашусь.

— Мне кажется, вам не следует с этим торопиться. Но вашего положения это все равно не изменит. Мы же с вами знаем, как мы смотрим на нерасторжимость брака.

— Значит, остаток моей жизни я должна посвятить очищению образа Рэндла в его отсутствие?

— Энн, это на вас не похоже.

— Я сама не знаю, что на меня похоже, а что нет. По-моему, я всю жизнь прожила бессознательно.

— Праведная жизнь всегда бессознательна.

— Тогда я, пожалуй, отброшу праведность. Дальше с ней будет, видимо, слишком трудно.

— Вы переутомились. Вам бы нужно как следует отдохнуть.

— Мне предлагали поехать на машине в Грецию.

— Чего же лучше? Поезжайте. Мы с Клер можем тут за всем присмотреть.

Снова она испытала то незнакомое чувство, увидела себя в темно-синем „мерседесе“, мчащемся к югу.

— Ох, я все эти годы была как мертвая.

— Вот в этом вы ошибаетесь. Все эти годы вы жили. Это сейчас вы временно умерли.

Энн промолчала. Что ей нужно от Дугласа? Ей нужно, чтобы он утвердил её в собственном мнении. А раз он этого не делает, то и говорить больше не о чем. Значит, у неё есть свое мнение, не такое, как у Дугласа?

— Вы мне очень помогли, — сказала она.