Возможности прокомментировать эту резолюцию Молотов не имел. Иначе он, наверное, сказал бы, что именно его линия европейской коллективной безопасности и урегулирование германского вопроса – против которой возражал Хрущев – явилась самым эффективным способом, позволившим после смерти Сталина наладить стабильность в мире. И не мог он или сотрудники его ведомства мешать заключению договора с Австрией, ведь именно они были инициаторами изменений в советском курсе, благодаря которым это соглашение стало реальным. На XX съезде Молотов приводил Хрущеву тот же самый довод о возможности предотвращения войны. Единственной крупицей правды в обвинении было отношение Молотова к сближению с Югославией. На Пленуме он повторял, что Югославия Тито – это буржуазное государство, не годящееся для участия в социалистическом лагере.

В конце Пленума и Молотов, и Маленков, и Каганович покаялись в грехах против партии. Если Маленков и Каганович капитулировали полностью, то Молотов до конца не сдался. Он признал, что политика партии и руководство правы, но доказывал, что нынешний кризис спровоцировал именно Хрущев, нарушив принцип коллективного руководства. И если с его стороны было ошибкой ставить перед Президиумом вопрос о снятии Хрущева с поста главы партии, то поднять темы, требующие обсуждения, он имел полное право²⁰. Во время голосования о резолюции Пленума Молотов воздержался, но после заседания изменил свое решение и согласился поддержать осуждение антипартийной группы. Таким образом, он поступил так же, как при исключении из партии его жены в 1948 г.: сначала посопротивлялся, потом пошел на попятный.

Молотов, равно как Маленков и Каганович, лишился всех правительственных должностей, а также был исключен из Президиума и ЦК. Но в партии он остался. И 3 августа Президиум решил поручить ему новую работу: послом в Народную Республику Монголия. Это был не самый плохой поворот судьбы, если сравнивать с Маленковым (его отправили руководить электростанцией) и Кагановичем (он стал директором Уральского горно-обогатительного завода). Как отмечает Таубман, несмотря ни на что, Хрущев Молотова уважал. Без взаимности. Как пишет Чуев, Молотов рассказывал: «Хрущев мне напоминал прасола[1]. Прасола мелкого типа. Человек малокультурный, безусловно». По другому поводу он выразился так: «Хрущев-то ноготка Сталина не стоит!» Впрочем, глупым Молотов Хрущева не считал: «Хрущев… он же противник марксизма-ленинизма, это же враг коммунистической революции, скрытый и хитрый, очень завуалированный… Нет, он не дурак. А чего же за дураком шли?»²¹

Молотов провел в Монголии три года. Он успел установить хорошие рабочие отношения с монгольским руководителем Юмжагийном Цэдэнбалом. Полина уехала в Монголию вместе с мужем и там сблизилась с русской женой Цэдэнбала – Анастасией Филатовой. Молотов подружился с ней, и однажды он организовал прилет врачей из Москвы к ее тяжело заболевшему младшему сыну²².

На посту посла Молотов занимался привычным делом – произносил речи о внешней политике. Одни отличалась формальным дипломатизмом, какого ждешь от второстепенного посла; другие представляли собой масштабные комментарии по поводу современных международных вопросов, достойные министра иностранных дел. Многие из тех удачных выступлений были сделаны в полузакрытом «Ленинском клубе», собиравшемся в монгольской столице Улан-Баторе. В них Молотов тщательно следовал партийной линии, уважительно отзывался о Хрущеве, хоть и не втягивался в набиравший обороты культ личности нового руководителя. Но его слушатели не сомневались: все, что говорит Молотов, является плодом его личных размышлений, а не просто поддакиванием официальному курсу.

Среди прочего он постоянно поднимал тему необходимости идти умеренным путем, избегая опасностей ревизионизма (позиция хрущевцев) и сектантства с догматизмом, в которых его обвиняли хрущевцы. Еще он говорил, насколько важна борьба за мир. «Важнейшим вопросом сегодня, – сказал он, выступая в декабре 1957 г., – является вопрос о сохранении и укреплении мира». На XXI съезде КПСС, проходившем в январе–феврале 1959 г., Молотов предупредил слушателей, насколько важно «не преуменьшать опасности войны. Необходимо сохранять бдительность и усиливать всемирную борьбу за мир». В июне 1960 г. он произнес речь о международном положении после того, как в Париже потерпела неудачу встреча Хрущева и Эйзенхауэра. Саммит закончился ничем, когда Хрущев ушел с него в знак протеста полетов американских шпионов над СССР – был сбит разведывательный самолет U-2. Молотов возмущался инцидентом не меньше Хрущева: «Сегодня империалисты надели маску поборников мира; завтра мы увидим истинное лицо зверя… Советский Союз выступает за переговоры с империалистическими государствами, когда переговоры могут улучшить международную обстановку, когда они укрепляют мир… Но вести переговоры под угрозой военной авиации империалистических стран для нас не приемлемо, поскольку это будет потворством дальнейшей империалистической агрессии». В заключение он сказал: «Мы должны быть способны и готовы вести борьбу за мир до самого конца»²³.

Вскоре после этого выступления Молотова перевели из Монголии в Вену, где он возглавил советскую делегацию в Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ). Возможно, Молотова убрали из Монголии потому, что Хрущева раздражали его многочисленные личные письма в Москву – им не хватало подобострастия, которого ждут от малозначительного посла. В мае 1959 г. Молотов направил в Центральный Комитет меморандум с предложением создать конфедерацию социалистических стран, основанную в первую очередь на союзе СССР и коммунистического Китая²⁴. Когда в июле–августе 1959 г. Ричард Никсон посещал Москву, Хрущев сказал ему, что Молотов возражал против Австрийской декларации. Молотов то ли прочитал об этом, то ли услышал и нажаловался в Комитет партийного контроля: «Решительно возражаю против попытки Н.С. Хрущева изобразить меня, коммуниста, в виде сторонника войны с «Западом» и заявляю, что это утверждение содержит клевету, аналогичную той грязи, которую лили меньшевики на большевиков»²⁵. В октябре 1959 г. он снова написал в ЦК: на сей раз замечания о трактовке В.И. Ленина в новой официальной версии истории КПСС²⁶. В аналогичном ключе звучала и статья о девяностом юбилее Ленина, которую в начале 1960 г. Молотов послал в партийный теоретический журнал «Коммунист». Ее не приняли под предлогом, что автор не говорит в ней и о собственных ошибках²⁷.

Объяснить переброску Молотова в Вену можно еще и тем, что она была связана с советско-китайским расколом, о котором широко заговорили после передовицы, появившейся в апреле 1960 г. в «Красном флаге» – главной коммунистической газете КНР. Статья называлась «Да здравствует ленинизм» и якобы была посвящена юбилею Ленина, но фактически представляла собой плохо замаскированную критику внешней политики Хрущева.

Все разногласия усиливались, углубляя раскол между Советским Союзом и коммунистическим Китаем, а также между Хрущевым и Мао Цзэдуном. А начались они еще на XX съезде партии. Как и Молотов, Мао не соглашался с претензиями к Сталину и доводами Хрущева о том, что при капитализме война перестала быть неизбежной, а переход к социализму возможно совершить и мирными методами. Мнения Мао и Молотова совпадали в том, что делали акцент на угрозу капитализма, империалистическую агрессию и непреходящие опасности войны²⁸.

Если Хрущев полагал, что, отправляя Молотова в Вену, он заставит его вести себя посговорчивее, то он ошибался. Молотов продолжил произносить политические речи, хоть пореже и в частном порядке. В январе 1961 г. он рассказывал советской делегации в МАГАТЭ о результатах последней встречи участников Всемирного коммунистического движения в Москве. Молотов предупредил, что «опасность новой мировой войны еще не преодолена». И еще поносил «ревизионистов», забывающих, что конкуренция между государствами с разным общественным строем представляет собой разновидность классовой борьбы²⁹.