Действительно ли Сталин и Молотов всерьез верили, что их жесты умиротворения убедят Гитлера не нападать на СССР? Почему они не обратили внимания на многочисленные данные разведки о том, что немцы готовят нападение? В какой мере начальный успех операции «Барбаросса» обязан тому, что политические меры не позволили провести контрмобилизацию Красной Армии и нанести контрудар? Много лет спустя, в беседах с Чуевым, Молотов не высказывал ни капли раскаяния: «Нас упрекают, что не обратили внимания на разведку. Предупреждали, да. Но, если бы мы пошли за разведкой, дали малейший повод, он [Гитлер] бы раньше напал… Вообще, все мы готовились к тому, что война будет, и от нее нам трудно, невозможно избавиться. Год оттягивали, полтора оттягивали. Напади Гитлер на полгода раньше, это… было очень опасно. И поэтому слишком открыто так, чтобы немецкая разведка явно увидела, что мы планируем большие, серьезные меры, проводить подготовку было невозможно… Сталин доверял Гитлеру? Он своим-то далеко не всем доверял!»⁷⁰

В объяснении Молотова упущена важнейшая деталь: ни он, ни Сталин, ни Генштаб не предполагали, что внезапная атака немцев окажется столь сокрушительной. Советское военно-политическое руководство было уверено, что оборона СССР удар выдержит. Советская армия по количеству силы нисколько не уступала немецкой концентрации войск на Восточном фронте. К июню 1941 г. у Красной Армии было более трех сотен дивизий, состоящих из 5,5 млн личного состава, 2,7 млн из которых располагались в районе западной границы СССР. Считается, что в июне 1941 г. Молотов сказал главе советского ВМФ адмиралу Николаю Кузнецову: «Только дурак станет на нас нападать»⁷².Вся затея Сталина и Молотова с попытками сохранить мир базировалась на расчете, что даже если они будут застигнуты врасплох немецкой атакой, она не встанет им в слишком дорогую цену. Советские оборонные системы должны были смягчить шок от первоначального удара, обеспечив СССР время для мобилизации сил как для защиты, так и для контрнаступления. Ни генсек с наркомом, ни Генеральный штаб не ждали, что первая атака немцев окажется столь мощной, что уничтожит советские оборонные силы и сорвет запланированное наступление Красной Армии. Этот просчет чуть не стал роковым: Советский Союз был разбит почти наголову, и армия Гитлера на полной скорости неслась к Москве и Ленинграду.

Немецкое вторжение в Советский Союз началось перед самым рассветом в воскресенье 22 июня 1941 г. с нападения 180 дивизий по тысячекилометровой линии фронта. Опасаясь подобной атаки, Красная Армия была приведена в состояние боеготовности еще накануне, и когда в 5.30 утра Молотов встречался с Шуленбургом, с фронта уже поступали первые сообщения об атаке. В 5.45 нарком явился в кабинет Сталина с сообщением о том, что Германия объявила войну. Среди прочего, было сразу решено, что Молотов объявит эту новость по радио. Сталин сильно правил черновой вариант выступления, но самые запоминающиеся слова из всех тех, что прозвучали сразу после полудня, принадлежали самому Молотову: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Есть легенда – она идет от секретного выступления Хрущева на XX съезде в 1956 г., – которая утверждает, что Сталин был настолько поражен немецкой атакой, что у него случился нервный срыв. По некоторым ее версиям, именно Молотов, который спас положение, возглавив делегацию Политбюро к Сталину, привел диктатора в чувство. В наше время доказательств в пользу этой истории нет. Напротив, очевидцы вспоминают, что Сталин очень активно работал и многого добился еще в самые первые дни войны. Этим мы не хотим сказать, что он не проявил никаких чувств по поводу случившегося. Когда Молотова спросили, как вел себя Сталин, когда война разразилась, тот рассказал: «Растерялся – нельзя сказать, переживал – да, но не показывал наружу. Свои трудности у Сталина были, безусловно. Что не переживал – нелепо»².

Более всего Сталина потряс не сам факт нападения немцев – едва ли оно стало для него неожиданностью, – а то катастрофическое поражение, которое потерпела советская оборона, и полный провал попыток Красной Армии нанести ответные контрудары. Самым неприятным моментом стало уничтожение Германией Западного фронта Красной Армии и падение белорусской столицы Минска, произошедшее 30 июня. В тот же день Сталин учредил Государственный Комитет Обороны, который возглавит советские военные действия, назначил себя председателем, а Молотова – своим замом. Через три дня вождь впервые обратился к народу по радио. Как и Молотов, он назвал борьбу против Гитлера патриотической, антифашистской войной за освобождение СССР и Европы. Кроме того, он оправдывал советско-германский пакт, утверждая, что он послужил маневром, позволившим стране выиграть драгоценное время на подготовку к войне.

10 июля Сталин лично принял командование Вооруженными силами, а 19 июля был назначен наркомом обороны. 8 августа он получил звание Главнокомандующего. Цель этих перестановок состояла в том, чтобы «привязать» к личности генсека управление всей военно-экономической деятельностью СССР. На практике же Сталин занимался сугубо военными вопросами, передавая инициативу и ответственность за другие многочисленные аспекты советской военной экономики тем или иным членам Политбюро. Исключение составила сфера внешней политики, где вождь участвовал в принятии решений почти также часто и тщательно, как в области военных вопросов.

С первых же дней войны Сталин начал лично вести активную переписку с британским премьер-министром Уинстоном Черчиллем и американским президентом Франклином Д. Рузвельтом. До 1939 г. Сталин редко принимал иностранных гостей, не считая коммунистических единомышленников. В период советско-германского пакта генсек стал играть в дипломатии более заметную роль, но лишь после июня 1941 г. он стал часто общаться с прибывшими дипломатами, политиками и другими высокопоставленными лицами.

Возросшая роль Сталина в принятии внешнеполитических решений едва ли кого-то удивила, учитывая тесную связь между дипломатией и военной стратегией. С самого начала Сталин и Молотов отдавали себе отчет, что они сражаются с Гитлером не только на поле боя, но и на политической и дипломатической арене. Война – и последующий мир – будет выиграна или проиграна не только в сражениях, но и при помощи тех политических союзов, которые удастся создать каждой из сторон.

Больше всего Советы боялись, что нападение Германии спровоцирует в мире радикальные перемены, и события будут развиваться по кошмарному сценарию: СССР будет воевать с огромной капиталистической коалицией, которая на время забудет о собственных разногласиях, дабы победить общего коммунистического врага. С точки зрения Сталина и Молотова, такой сценарий событий не казался таким уж фантастическим, поскольку оба руководителя уже имели опыт борьбы с антибольшевистским альянсом во время Гражданской войны 1918–1921 гг. Такие страхи были безосновательны, но Сталин и Молотов с подозрением относились к своим западным союзникам вплоть до 1943 г., когда СССР стал побеждать в войне.

Сложно судить, какое влияние оказал Молотов на образ мыслей и действия Сталина в области внешних отношений. Но, вероятно, будет вполне справедливым заключить, что иностранная политика СССР в военные годы являлась результатом сотрудничества этих двух государственных деятелей, при том, что Сталин занимал руководящую позицию. Молотов повсюду сопровождал Сталина, и диктатор поручал ему подготовку брифингов и черновых документов, в том числе его писем к Черчиллю и Рузвельту. Нет ни одного свидетельства в пользу того, что Молотов мог иметь взгляды, радикально расходящиеся с мнением вождя (они появятся позже, во время «холодной войны»). Редкие примеры заметных несоответствий в их политических позициях были следствием того, что Молотов не понял точку зрения Сталина, либо она изменилась; и тогда нарком быстро перенимал ее.