— Отпусти, черт тебя…

В нескольких коттеджах на берегу светились окна.

— Помогите! Помогите! — завопил Финстер, но голос затерялся слабым хрипом в летнем хоре лягушек и кузнечиков.

Бесполезно! Темный силуэт на пристани уже в десяти ярдах. Финстер рванул «молнию» на пропотевшей ветровке, чтобы вытащить из кобуры под мышкой кольт «магнум» калибра 37, 5 миллиметра. Взял его обеими руками, хотел было прицелиться, но кольт не слушался, выскальзывал из пальцев, а когда Фабиан вцепился в него крепче, отяжелел, как свинцовый якорь лодки, и едва не вывихнул ему кисть. Потом он заметил, что ствол направлен прямо в коленную чашечку, а палец все сильнее давит на курок. Взвизгнув, он выбросил пистолет за борт. Вик засмеялся.

Прыгай! — взревел внутренний голос. Ты не умеешь плавать, но уж лучше, чем захлебнуться.

И Фабиан стал захлебываться рвущейся из горла блевотиной. Тело обмякло, он ударился головой о низкий алюминиевый планшир, верхняя часть туловища перевесилась через борт; глаза были широко открыты под мертвенно-черной водой. И вдруг в мозгу прозвенело:

Не будь дураком, хватит уж… Давай сперва поговорим.

Поговорим?..

Он снова сидел прямо, совершенно сухой, если не считать пота, а лодка плавно скользила к пристани. Протянутая рука вытащила его на берег.

Финстер взглянул вверх. Мириады звезд на летнем небе освещали высокого красивого парня. Темные курчавые волосы падали на лоб. Ум, подобно звездам, сиял ярко и расплывчато.

— Поговорим? — повторил Финстер вслух, и на губах его задрожала испуганная усмешка.

— Пошли в дом, — коротко бросил Виктор и, повернувшись спиной, зашагал прочь.

Бывший прорицатель заколебался, но что-то вдруг сдавило сердце раскаленными клещами, и колени подогнулись. Через секунду боль прошла, он выпрямился, и над ухом пророкотало жабье:

— Grouille-toi, merdaillon! note 52

Можно обойтись без перевода. В целом Финстер был согласен с грубой оценкой, данной ему Виктором. Самый грандиозный прокол его жизни — или того, что от нее осталось, — уж теперь-то он точно погорел. Осознав это, Фабиан странным образом взбодрился.

— Садись там, — приказал Виктор, входя на застекленную террасу.

Финстер опустился на плетеный стул. Может, набраться наглости и попросить пивка?

Что-то жуткое промелькнуло в глазах Виктора.

— Я мог бы выжать твой мозг, как лимон, мог бы заставить тебя рассказать мне все о тех, кто послал тебя шпионить за мной, а потом сделать омлет в твоей черепушке и вышибить отсюда под зад коленом. Кое-кого из любопытных уже постигла такая участь. Один был русский, представляешь? Предложил мне триста тыщ, чтобы попасть в лабораторию моего братца. Я с удовольствием взял его деньги, и он исчез. Леса здесь на славу — темные, густые. Я мог бы отправить тебя следом, но покамест погожу. Что-то уж очень знакомый от тебя душок.

Он приподнял сверкающий щит, и Финстер увидел отсрочку своего приговора.

— Да! — выкрикнул он с невероятным облегчением. — Я тот, за кого ты меня принимаешь! Это мое ремесло.

— Ишь ты!

Голос Виктора был холоднее льда, а неожиданно дарованное помилование, за которое так отчаянно ухватился телепат, вновь сменилось в уме этого хамелеона приговором судьбы. И Финстер выпрямился, ожидая его.

Но Виктор улыбнулся.

— Вижу, вижу, ты не шпион, засланный моим братцем. И не ищейка ЦРУ. И не красный… Твой ум открыт, как брюхо выпотрошенного лосося. Теперь я точно знаю, кто ты такой, Финстер.

— Такой же проходимец, как ты. А здесь по приказу другого проходимца… до него тебе пока далеко. Он большой босс. А скоро станет самым большим. Следишь за моей мыслью, Вик?

— Лучше, чем ты думаешь. Так вот, передай слово в слово своему О'Коннору… Пусть отцепится от меня. Если его люди будут мне мешать, я их отправлю назад к нему и сделаю так, чтобы они издохли прямо на его полированном столе. У него свои планы, у меня свои. Я на его территорию не посягаю, и он пусть сюда не суется. Ежели оставит меня в покое, то, может, и настанет день, когда нам найдется, что сказать друг другу. Но это еще не скоро. Как только мы вправду будем нужны друг другу, я сам с ним поговорю… Хорошо запомнил, Финстер?

Телепат пожал плечами, одним пальцем приподнял шнурок, на котором висел диктофон.

— Все записано, мистер Ремилард.

— Проваливай отсюда. — Виктор повернулся к нему спиной.

— А пиво? — рискнул спросить Финстер.

— Перебьешься.

— На «нет» и суда нет, — вздохнул Хорек.

Аккуратно прикрыв за собой застекленную дверь, он направился к пристани.

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Как букинист я заметил одну любопытную вещь: отдельные научные труды исторического значения, известные каждому образованному гражданину Галактического Содружества, совершенно не пользуются спросом у современного читателя. Скажем «Происхождение видов» Дарвина, «Толкование сновидений» Фрейда, «Происхождение материков и океанов» Вегенера, «Кибернетика» Винера наделали в свое время столько шуму лишь для того, чтобы, влившись в котел человеческих знаний, стать общим местом.

Эта ирония судьбы не обошла и основополагающую работу Дени Ремиларда «Метапсихология». Через сто двадцать один год после публикации она пылится на полках, и лишь несколько нынешних историков удосужились ее прочесть. Но я-то помню, какую бурю она вызвала в начале 1990 года. Тираж в двести пятьдесят тысяч экземпляров в твердом переплете был распродан за год. Книга стала темой множества телевизионных дискуссий и статей в периодике. Впрочем, такой ажиотаж вокруг сугубо научного издания, перегруженного статистикой, и тогда казался мне странным. Однако в «Метапсихологии» впервые приводился подробнейший перечень всех форм умственной деятельности, как нормальной, так и супернормальной, и делался акцент на взаимосвязи ума с материей и энергией. В результате блестящей серии опытов Дени пришел к выводу, что так называемые «высшие функции ума» присутствуют в мыслительном процессе всех без исключения человеческих существ, ибо каждый ум в определенной степени содержит и ординарные, и экстраординарные качества. Он теоретически обосновал сверхъестественные способности оперантов-метапсихологов, а также ущербность «нормальных» людей как аспект латентности, когда применение метафункции ограничено либо психологическими факторами, либо недостатком одаренности.

Наряду с оживленными дискуссиями в научных кругах, ибо ее автор представил убедительные доказательства того, что высшие умственные функции являются сторонами реальной действительности, а не просто гипотезами весьма сомнительного свойства, парапсихологов (коих было немало и помимо Дени), десятилетиями терпевших сдержанную снисходительность, а то и открытые насмешки своих консервативных коллег, сразу окружили ореолом безмерного восхищения; их обхаживали средства массовой информации, сотрудники правительственных учреждений, предприниматели, почуявшие новую золотую жилу, которая наверняка не уступит аэрокосмонавтике и генетике. Бесчисленное множество до сих пор безвестных оперантов благодаря Дени «вышли из чулана» и были привлечены к серьезным исследованиям. Разумеется, появились и легионы шарлатанов: астрологов, вещунов, гадателей на чайной и кофейной гуще, черных магов, что уцепились за фалды фрака официального метапсихологического движения и вкусили краткий миг триумфа, потешив публику, ничего не смыслившую в дебатах противоборствующих психологических группировок.

Сам Дени остался в стороне от сенсационных толков, вызванных его творением: избегал журналистов, телеинтервью и прочей рекламной шумихи. Кроме того, он пока еще не обнародовал того факта, что и сам был объектом своих опытов. В отличие от непрофессиональных участников, операнты Дартмутской лаборатории даже не были названы по имени. Попытки сделать автора «Метапсихологии» знаменитостью потерпели крах из-за манеры Дени изображать из себя бесстрастного эрудита без единого проблеска юмора и каких-либо других «колоритных» личностных черт. Ищейки «медиа» собрали небогатый урожай на ниве его исследований: старое здание на Колледж-стрит в Хановере, против автомобильной стоянки перед больницей Хичкока, и замкнутый персонал металаборатории, строго следивший за тем, чтобы никакие действительно сенсационные сведения не просочились наружу.