На Парсимонии запрещено лишь то, что противоречит здравому смыслу. Ни один парсимонец сам не позволит себе неразумного поступка, а потому необходимость в запретах практически отпадает.

Мот характеризует парсимонцев так: если им, к примеру, нужно пересечь площадь, го они мгновенно прикидывают в уме, как сделать это наикратчайшим путем. Они мысленно выстраивают несколько маршрутов и выбирают самый быстрый, самый короткий, самый экономичный по затратам энергии. Таким образом им удается за малое время преодолевать столь значительные расстояния, причем пешком, что Моту казалось это почти невероятным.

Основу жизненного уклада на Парсимонии, как постепенно уяснил себе Мот, составляет инстинкт бережливости. На вопросы Мота о том, какие исторические условия содействовали возникновению этого инстинкта, допустим войны или затяжные периоды голода, ему ответили, что у парсимонцев инстинкт бережливости врожденный. О голоде или каких-либо военных кампаниях никто не помнил. Возможно, в глубокой древности что-то подобное происходило, но сегодня это совершенно немыслимо, особенно войны, которые, по мнению парсимонцев, являли собою верх расточительности и бесхозяйственности, а потому считались полнейшим абсурдом. Ни один парсимонец и пальцем бы не пошевелил ради подобных нелепиц.

Мот не мог получить ответа на вопрос, какие цели преследовала бережливость парсимонцев, если они не помышляли о войне и не вели гонку вооружений, соперничая с другими космическими сообществами. Может, они задумали какое-то колоссальное строительство? Или хотят накопительством обеспечить себе высокий жизненный уровень в будущем? Сначала поскряжничать, а потом шикануть на всю катушку? Не создают ли они общество изобилия для своих потомков?

Мот заметил подозрительность, с которой парсимонцы относятся ко всему, что весит более пятисот граммов. Письма, которые они опускают в узенькие почтовые колонки, легки, словно перышко, то есть весят четыре-пять граммов, поскольку конверты считаются ненужными, а для письма парсимонцам требуется не более одного листка бумаги, заполняемого ясным, убористым почерком. Обычно это открытки, в которых сообщается только самое необходимое.

На замечание Мота, что при такой системе невозможно сохранить тайну переписки, ему возразили, что до сих пор не известно случая, чтобы парсимонец пошел на такой бессмысленный расход энергии, как прикосновение к чужому письму, не говоря уж об его прочтении. Если же письмо заинтересует тех, кто любопытствует по обязанности, например должностные лица из секретных служб, то они прочтут его, будь письмо хоть в трех конвертах за тремя печатями.

Мот воспользовался случаем, чтобы познакомиться с научными исследованиями по упрощению переписки. Они дали поразительные результаты, согласно которым не менее 90 % используемых слов оказались абсолютно избыточными. Например, обращения «уважаемый» или «глубокоуважаемый», а тем более «дорогой» являются такими же излишествами, как и формулы концовок «с глубоким уважением», с «дружескими», «сердечными», «наилучшими пожеланиями» или «с парсимонским приветом». Именно здесь проявляется неразрывная взаимосвязь аморализма с расточительностью. Ведь обычно отправитель вовсе не считает адресата «уважаемым» и «дорогим», «всего наилучшего» ему отнюдь не желает, а «парсимонский привет» должен засвидетельствовать патриотические чувства, которые либо сами собой разумеются и потому не нуждаются в афишировании, либо лицемерны и притворны.

«Всюду, где наблюдается преступное разбазаривание бумаги, типографской краски, времени и слов, — сказал Моту один старый парсимонец, — оно сопровождается такими проявлениями аморализма, как лицемерие, бахвальство, помпезность, дутые авторитеты, болезненное самолюбие, очковтирательство, скудоумие, халтура».

Поэтому здесь не пишут: «Рады сообщить Вам, что на Ваш счет переведена денежная сумма в размере 37,5 парса». Сообщение гласит: «37,5 плюс». Парсимонцы считают логичным, что финансовое учреждение имеет в виду не галоши, а парсы.

«Экономия слов, — рассказывает Мот, — позволяет парсимонцам за пять-семь минут проводить совещания, которые у нас длятся часами. В помещениях для собраний нет ни стульев, ни кресел, ни столов. Из-за нескольких минут нет смысла присаживаться, доставать бутерброды и сигареты (кстати, парсимонцы не курят совсем), приветствовать собравшихся, произносить вступительное слово, тем более исполнять какую-либо песню, прежде чем перейти к делу. Оттого-то помещения для собраний вовсе не похожи на актовые залы; это небольшие комнаты, где не приходится расходовать энергию, повышая голос.

Собрание обсуждает сразу же суть проблемы. Вступительные экскурсы в историю Парсимонии не практикуются. Участники всегда хорошо подготовлены. Ораторы выступают без бумажки. Излагают только существо вопроса. Здесь не говорят, речь, дескать, идет об организации мусоросбора в районе новостроек Зеленау, а произносят только три слова «мусор в Зеленау». Каждый знает, что район новый и что он засорен, иначе не было бы ни района, ни мусора, а мусор, как известно, надо убирать. Предложения формулируются в самом сжатом виде. На размышление дается минута. Принимается то предложение, которое признано самым рациональным. Мне показалось, что каждый из участников действительно заинтересован в рациональном решении проблемы, а не в том, чтобы протолкнуть свое предложение.

Мне довелось увидеть, как порицают опоздавшего на заседание — впрочем, такого слова у парсимонцев нет, так как на совещаниях не засиживаются. Сдержанная констатация опоздания «ЧЕТЫРЕ СЕКУНДЫ!» — и презрительные взгляды собравшихся заставили опоздавшего на мгновение покраснеть, большего времени этому событию уделено не было».

Лeo К. Мот считает особенно характерными для парсимонцев привычки, связанные с приемом пищи.

Они едят шесть-семь раз в день, но съедают каждый раз не больше трех-четырех ложечек различных кушаний. Прием пищи именуется на Парсимонии «жизненно необходимым удовольствием». На взгляд чужеземца, оно длится едва ли не бесконечно.

«Блюда, которые подаются в тонких фарфоровых чашечках величиною со скорлупку от гусиного яйца, показались мне необычайно вкусными. Разнообразие их безгранично. Определение ингредиентов блюда на вкус стало почти спортом. Парсимонцы способны обнаружить таким образом миллиграмм имбиря или мельчайшую капельку лимонного сока. Они утверждают, что вкус изысканного блюда ощутим лишь спустя два часа после того, как оно отведано. Парсимонцы различают предвкушение, синхровкус и послевкусие. Мне кажется, что нища совершает у них какое-то особенно плавное движение от языка к нёбу.

Когда я предложил моему гостеприимному хозяину свой бутерброд, привезенный с Земли, он сказал, что хлеб похож на картон, а колбаса на резину. Он спросил, не является ли мой бутерброд муляжом, большим макетом, бутафорским реквизитом для пьес о великанах. На стене его квартиры я видел лозунг «Не удовольствие ради еды, а еда ради удовольствия!».

В отличие от нас парсимонцы вкладывают в понятие Удовольствия определенный нравственный смысл. Но, Должно быть, не все еще у парсимонцев гладко, и кое-кто порой лишь изображает удовольствие, чтобы наесться досыта. Иначе разве понадобился бы такой лозунг? Правда, мне ни разу не показалось, что парсимонцы недоедают.

Вместо асфальта или бетона улицы и площади на Парсимонии покрыты газонами, по которым парсимонцы ходят на тончайших подошвах. По мнению парсимонцев, трава на газонах — иногда используется мох — слегка пружинит при ходьбе, что способствует меньшей затрате энергии. Они считают также, что почти беззвучное передвижение не только сберегает силы, но и снижает до минимума шумовое загрязнение окружающей среды. Трамваи и поезда беззвучно катят на высоких колесах со спицами, которые весьма эластичны; сталь настолько высококачественна, а рельсы уложены настолько точно, что расход энергии минимален. На Парсимонии отдается предпочтение рельсовому транспорту, поскольку остальные средства передвижения слишком энергоемки.