Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вот так и состоялось знакомство с собачьей командой, которая несла службу по охране коней и овец не хуже, чем люди. Псы уже обнюхали Солтана, взгляды их стали дружелюбными, доверчивыми.

Шапа готовил обед. Когда Солтан вошел в кош, в казане уже варилось, испуская пар, мясо, а шапа месил кукурузное тесто, от которого также шел пар.

В большущей деревянной чаре было вчерашнее молоко. Шапа велел Солтану снимать ложкой сливки, чтобы вечером табунщики могли есть с ними мамалыгу. Солтан, присев на корточки, начал собирать сливки в маленькое деревянное ведерко и спросил у шапы:

– Как ты думаешь, мне доверят табун?

– Таким сопливым, как ты, там делать нечего.

Солтан подскочил от злости:

– Ты разве намного старше меня? Если бы ты годился в табунщики, то не сидел бы здесь в кашеварах!

Шапа тоже обиделся:

– Да ты знаешь, с кем говоришь? Я второй год шапой! К тому же я и табунщик. А шапа – это самый чистоплотный, все умеющий, быстрый, сильный человек! Ты об этом знаешь или нет? Меня сам директор завода хвалил!

– А меня – Буденный! – вылетело у Солтана. Он мне саблю пришлет!

– И-и-и, вон куда дошло твое бахвальство! Это ты во сне видел?

– Нет, пока ты где-то гырджыны месил, Буденный приезжал в Аламат!

– Я теперь знаю, что ты врун. Не буду дальше слушать твои сказки. Иди принеси дров и подложи в огонь. Я не ты, мне надо людей накормить, настоящих мужчин!

– Подумаешь, занятие! – сказал Солтан, слизав сливки с деревянной ложки, и пошел за дровами.

Шапа, который все хвастает, что ему уже шестнадцать лет, не понравился Солтану. Ни разу больше он с ним один на один на кошу не останется. Не для того он приехал сюда, чтобы торчать с шапой возле казана.

Солнце грело ласково, небо было ясное. Все вершины и лощины обнажили под яркими лучами свою красоту, а от тепла испарялась с травы вчерашняя дождевая влага.

Собаки лениво слонялись возле коша или дремали. Они понимали, что их черед для работы не настал. Солтан уже не боялся их, а рыжеголового даже погладил по мохнатой голове, чтобы проверить, зарычит на него или нет. Тот и не зарычал, но и не подал вида, что это ему понравилось.

Конь-водовоз пасся неподалеку, и Солтан подумал: «А что, если сесть на него и разыскать табун? » Нет, нельзя. Не хотелось признаться себе, но он побоялся шапы, покосился в сторону домика. Солтан глядел во все стороны, чтобы увидеть табун. Нет, не видно.

Небо сидело на двух вершинах Эльбруса – сахарных головках, как их назвал Солтан. Обе головы Эльбруса так и казались, как и утром, отрезанными от туловища самой горы и посаженными на зеленую поляну. Посмотришь с горки вниз – там стелются в лощине облака.

Солтан взял охапку дров, отнес в кош, но оставаться с шапой он не хотел. Вышел опять из дому и смело подошел к рыжеголовому.

Только к обеду подъехал отец вместе с напарником, оставив табун пастись недалеко от коша.

Солтан тут же кинулся к табуну: ему ужасно хотелось посмотреть на своего Тугана, который щипал траву рядом с матерью. Белоснежная шерсть жеребенка отливала на солнце золотом.

Услышав зов Солтана, Гасана, дожевывая траву, заторопилась к нему, а за ней – Туган. Но захваченный Солтаном еще из дому сахар вчера намок и растаял, не удастся угостить своих друзей. Солтану стало стыдно, он побежал назад в кош, где все уже уселись за тебси. Была готова и миска для Солтана.

Он начал есть, а кусочки хлеба, тайком от отца и шапы, опускал в широкий рукав своего темного бешмета, туго перетянутого ремнем. Пока отец, самый старший из всех, не сказал, вытерев губы и усы, «алхамдулиллах», Солтан сидел как на иголках. А после «алхамдулиллах»[16] у него было право оставить тебси, и он пулей выкатился из коша.

Он бежал к табуну, а за ним, то ли озоруя, то ли учуяв хлеб, бежали все овчарки.

Гасана с сыном лежали на траве. Увидев Солтана, Гасана быстро поднялась, за ней вскочил Туган. Солтан совал им хлеб. Гасана взяла его нехотя, а Туган даже и не думал лакомиться, отвернулся. Солтан снова совал ему хлеб, раскрыв его стиснутые зубы, но тот упорно выталкивал. Солтан рассердился, но все же гладил головку Тугана, целовал его черные глаза.

Табун отдыхал у прозрачного вкусного родника. Лошади подходили сюда и медленно цедили студеную воду, сквозь окрашенные сочной зеленой травой губы, как бы боясь простудить свои зубы. Затем, лениво пощипав траву, ложились отдыхать. Каждый косяк отдыхал отдельно. Жеребец, отец Тугана, как и всегда, охранял свой косяк не ложась, оглядывая всех и как бы проверяя: не грозит ли откуда-нибудь опасность?

Солтан лежал неподалеку от косяка, и грезилось ему, как Туган станет большим конем, а Солтан объездит его и полетит ветром по длинной улице аула…

Вдруг он пронзительно свистнул два раза, вспомнив Шайтана: таким двукратным свистом они вызывают друг друга из дома. Почему-то Гасана поднялась на свист, повернула голову к Солтану и стала в нерешительности: подойти или нет? Туган тоже поднялся. Солтан свистнул еще два раза. Жеребенок насторожился, а Гасана опять сделала несколько шагов в сторону Солтана. Туган – за ней. Еще свист – и Гасана снова шагнула к другу. Последовал ее примеру и Туган. Этот случай надоумил Солтана: двукратный свист надо сделать сигналом, чтобы подзывать к себе Гасану и Тугана.

Неслышно подошел отец, оседланная лошадь которого паслась тут же. Подошел и сел рядом с сыном, свертывая махорочную сигарету.

– Ну как, джаш, нравится тебе здесь? – спросил он и откинул со лба сына белую войлочную шляпу.

– Очень, – ответил Солтан живо, – только я на кошу сидеть не хочу.

– Я и не собираюсь держать тебя на кошу, хочу взять с собой, а мой напарник пусть себе отдыхает. Видишь рябую лошадь? Пойди принеси седло, оседлай ее. И поедешь со мной.

Пулей полетел Солтан, а отец смотрел вслед улыбающимися глазами.

– Будет конник! Будет, – сказал он вслух.

Лошадям было полное раздолье, гуляй налево и направо. Бийчесынские пастбища огромны, беспредельны, хотя у каждого хозяйства здесь свои участки.

Дав отдых коням и теперь подняв их, отец с сыном не стали пока садиться верхом. Солтан направлял косяк, куда велел отец – вперед. Сейчас вон на ту цветущую, озаренную солнцем сторону холма. Направлять надо незаметно, чтобы лошади думали: никто над ними не командует, они сами выбирают себе место для пастьбы.

То ли кони во время полдневного отдыха проголодались, то ли здесь трава слаще. Но накинулись они на нее с жадностью. Жеребятам было очень привольно: они подбегут к матерям, пососут для вида, а потом как поскачут-и поминай как звали. Вот и Туган оторвался от матери и помчался. Солтан даже ахнул: до чего красив белый Туган на этом разноцветном ковре! Жеребенок, наверное, опьянел от всего этого: от чистого воздуха, от источающей аромат травы.

Отец тоже любовался, он наблюдал то за сыном, то за жеребенком. Гасана сначала ждала, что Туган вот-вот опять подбежит к ней, но, не дождавшись, перестала щипать траву. То ли с тревогой, то ли с радостью – не поймешь – она наблюдала за сыном. «Ты же устал, шалун!» – говорили ее глаза.

А Туган и не думал об усталости. Он врывался в косяк белой стрелой, нарушая покой и наслаждаясь своей резвостью, а потом выбегал оттуда и начинал давать круги, ничуть не заботясь о том, чтобы остановиться и успокоить мать. Отец Тугана, на котором лежала вся забота о косяке, был недоволен тем, что малыш мешает всем. Он попробовал раза два догнать Тугана и строго куснуть его. Но не тут-то было – разве птицу догонишь!

Табун двигался вперед медленно, «попасом». Солтан с отцом то садились на траву, то поднимались и шли за косяком. Отец то и дело срывал травинки, показывая сыну и объясняя, от какой болезни какая трава и цветок лечит.

– Вот это – «собачий язык». Помнишь, он растет и у нас в ауле. Его прикладывают к свежей ране, и она быстро затягивается. А вот и одуванчик. Он в ауле тоже растет, но тут красивей. А это медовый цветок. На-ка, сорви и пососи. Вкусно?

вернуться

[16] Это слово (арабское) произносится в завершение застолья старшим из сидящих.

12
{"b":"203870","o":1}