Солтан не знал, куда себя девать, слонялся по двору. Потом зашел в дом. Мать уже вытащила хлеб и сидела сбивала масло в подвешенном к потолку красном бурдюке[4].

Солтан высыпал из коробки все свои раскрашенные альчики, стал играть сам с собой. Но игра не клеилась. Мать поглядывала искоса на сына, видела, что ему чего-то не хватает, но ничего не спрашивала: ждала, что будет дальше.

Солтан убрал альчики, достал альбом и принялся за свое любимое занятие – рисование. Мать видела, что он рисует и зачеркивает, рисует и зачеркивает. Но вот сын бросил свое занятие, поднялся, подошел вплотную к маме и спросил:

– Мам, почему сегодня вечер не приходит?

– Как не приходит? Вон уже ущелье потемнело, солнце сидит на верхушках гор. И коровы мычат…

Солтан стремглав выбежал за калитку и далеко в конце улицы увидел красную корову, во всю глотку извещавшую аул о том, что они, кормилицы, идут. Пусть выходят их встречать! И женщины выходили, ожидали у ворот.

Теперь Солтан с нетерпением смотрел в сторону конезавода, откуда каждый вечер приходил отец с красивой плеткой в руке, приходил пешком, несмотря на то, что он, конечно, мог бы сесть на любого коня и приехать на нем. А вместо этого топает ногами.

Сегодня он и вовсе не показывается.

Солтан сел на бревно у ворот и не моргая смотрел в сторону конезавода. Оттуда люди шли то поодиночке, то группами, а отца все не было.

Терпение Солтана висело на ниточке. Эта ниточка оборвалась. Он вскочил с бревна и помчался в сторону завода: вечер-то наступил, значит, надо напомнить об этом отцу. На территории завода отца нигде не было. Мальчик влез на изгородь и сел на нее верхом, болтая ногами. Идущий мимо мужчина (Солтан узнал его сразу: это был сам директор военного конезавода Зулкарнай Юсуфович) остановился и спросил Солтана:

– Куда же ты мчишься верхом? Не в Большой ли Карачай на скачки? Или едешь и никак не доедешь к отцу?

Солтан спрыгнул на землю и как бы по-военному отрапортовал:

– Нет, товарищ директор!

А сам подумал: «Зачем же я обманул? Я ведь и вправду так хочу скорее увидеть отца».

– Отцу твоемусейчас некогда, – сказал директор и пошел, но затем обернулся и добавил: – А впрочем, пойдем.

Солтан колебался: вдруг отцу не понравится его приход? Но директор ждал, и Солтан молча последовал за ним.

Когда они вместе пришли в конюшню, отец и главный зоотехник завода о чем-то разговаривали, а в том помещении, где кобыла Гасана всегда находилась одна, Солтан вдруг увидел рядом с ней белоснежного жеребенка, неумело сосавшего молоко матери. Гасана родила жеребенка!

Солтан, не помня себя от радости, моментально оказался рядом с жеребенком и, обхватав руками голову новорожденного, приложил щеку к его щеке.

Абдул заметил сына, подошел и осторожно, как-то даже нежно, вывел его оттуда, сказал:

– Стой здесь и можешь смотреть сколько хочешь.

Сам он снова отошел к директору и зоотехнику.

Солтан в эти минуты забыл обо всем на свете и во все глаза смотрел на жеребенка и его мать. Через миг Солтан оказался верхом на изгороди станка, отсюда еще лучше было видно жеребенка. Да и вообще Солтан нигде иначе и не сидел: дома на стул всегда садился верхом, во дворе – на бревнышке. Даже в школе умудрялся он сесть верхом на сиденье парты. Сколько раз попадало ему за это.

«Гасана очень любит своего сына», – подумал Солтан, потому что кобыла все время обнюхивала, глаз не спускала с жеребенка. А чудо-малыш похаживает возле матери, прядает ушами; его длинные несуразные ножки хорошо держат на себе тонкое тело. А какие глаза! Сам он белый-белый, будто облитый молоком, а глаза черные-пречерные, только они и выделяются на этой белизне. Кончик хвоста у него, правда, почему-то чёрненький. Нет, Солтан дальше не мог наблюдать издали. Прыг! И он оказался снова рядом с жеребенком.

Солтан знает здесь каждого коня, всех жеребят, но такого он еще не видывал. Он, млея, целовал глаза и губы жеребенка, вырывавшегося из его объятии, но вот сильная рука отца на этот раз сердито упала на плечо:

– Пошли!

Солтан будто и не слышал его приказа, потому что вообще не думал сегодня возвращаться домой. Но отец подтолкнул сына вперед. Солтан молча повиновался и пошел к выходу, отец за ним. Впереди шли директор и зоотехник. За порогом конюшни отец поравнялся с сыном и сказал:

– Я-то думал сам тебя порадовать вечером, показать новорожденного, а он взял да родился чуть-чуть раньше.

– Так ты об этом думал, когда говорил о вечере? – живо спросил Солтан, глядя на загорелое лицо отца.

– Да, об этом, но ты сам явился. Видишь, какой тулпар[5] появился на свет? Такого я за всю свою работу здесь не знал: как только родился – сразу поднялся на ноги! И как молоком облитый, нигде никакой крапинки! – говорил отец, сам загораясь и, наверное, забыв о присутствии сына.

– А как его назовут, отец?

– Судя по его родословной, он будет называться Туганом, главный зоотехник уже заполнил на него свидетельство…

– И его будут клеймить? – спросил Солтан, который не раз видел с жалостью, как раскаленным железным клеймом ставят коням тавро – метку.

– Обязательно, – ответил отец спокойно.

Они незаметно дошли до дома. Отец, умывшись, переоделся в темно-синий короткий бешмет, застегнулся на все пуговицы, зачесал свои черные пышные волосы назад и сел за трехножный столикужинать. Солтан тоже сел, но отдельно – сыну с отцом вместе не подобает сидеть за трапезой. Кушая бышлак биширген[6] с кукурузным хлебом, Солтан поглядывал на отца: он всегда во всем любит подражать ему. От треугольного гырджына[7] отец отламывал аккуратный кусочек, обмакивал его в бышлак биширген и ел степенно. Его небольшие усы нисколько не пачкались во время еды. Солтан тоже старался есть медленно, аккуратно.

Вот отец доел свой гырджын, Солтан тоже успел и ждал дальнейших движений отца. Взяв обеими руками небольшой гоббан[8] со свежим айраном[9], отец медленно поднес его кo рту. То же самое проделал Солтан со своим тоббаном.

Отец взял специально поданное ему льняное полотенце и медленно обтер усы и губы. У Солтана почему-то не было такого полотенца, но он не растерялся, вытащил из черных штанов полу своей рубашки, хотел было вытереть губы ею. Но отец, еле скрывая улыбку, остановил его и сказал:

– Мать забыла, кажется, подать тебе полотенце? Пойди возьми вон там и вытрись.

Солтан так и сделал. Отец подождал, пока сын вытрется, затем поднялся и еще туже затянул свои серебряный пояс. У отца узкая талия, совсем незаметен живот.

Солтан хотел было сделать то же самое, но у него никакого пояса не было, штаны держались на крепкой тесьме, вытканной матерью из черных ниток. Поэтому Солтан просто подтянул живот, чтобы быть стройным, как отец.

Мать послала Солтана в курятник за яйцами, чтобы сварить их мужу, потому что он сегодня будет ночевать возле Гасаны и ее жеребенка.

С возрастом я становлюсь другим, слышишь, дочь Урусовых?[10]— сказал Абдул жене, когда сын вышел.

– Думаешь, не вижу? С тех пор как мальчик стал тебе подражать, ты стал, как пропессор, важный, сын Лепшоковых! Если я даже заболею, все равно не сходишь по воду, постыдишься. Не сготовишь еды, тоже стыдно: а вдругувидит кто? Не приласкаешь ни сына, ни меня – скажешь, мужчина не должен выказывать чувства. Вот какой ты есть пропессор, сын Лепшоковых! Бедный наш старший мальчик так и умер, не услышав от тебя ласкового слова. Ты только лошадям и говоришь их…