У них есть и другое извинение: умственное развитие самого человечества в момент их появления; окружающая их обстановка, которую хоть и возможно, но трудно было изменить.

Настоящие тираны — это не люди, а вещи. Тираны — это границы, избитые колеи, рутина, слепота, выражающаяся в фанатизме, глухота и немота, выражающаяся в различии языков, разногласия, выражающиеся в различии мер, весов и денежных знаков, ненависть как результат разногласий, война как результат ненависти. Все эти тираны носят одно имя — Разобщенность народов. Отсутствие единства и как следствие его — монархия, вот что такое деспот в его абстрагированном виде.

Даже тираны, состоящие из плоти и крови, это тоже вещи. Калигула в гораздо большей степени факт, чем человек. Он не столько существовал, сколько был результатом того, что ему предшествовало. Римский изобретатель проскрипций, диктатор или цезарь лишает побежденного огня и воды, то есть ставит его вне жизни. Один день Гелнона — это двадцать тысяч изгнанников, один день Тиберия — тридцать тысяч, один день Суллы — семьдесят тысяч. Однажды вечером больной Вителлий видит ярко освещенный дом, там кто-то веселится. «Не думают ли они, что я уже умер?» — спрашивает Вителлий. Оказывается, это Юний Блез ужинает у Туска Цецины; император посылает пирующим чашу с ядом, дабы этот мрачный конец слишком веселой ночи послужил им доказательством того, что Вителлий жив. Reddendam pro intempestiva liantia moestam et funebrem noctem qua sentiat vivere Vitellium et imperare. [178] Оттон и тот же Вителлий обмениваются подосланными убийцами. При Цезарях было чудом умереть в своей постели. Так умер Пизон, и его смерть вошла в историю вследствие своей необычайности. Сад Валерия Азиатика нравится императору, лицо Статилия не нравится императрице; и то и другое — государственные преступления; Валерия душат за то, что у него есть сад, а Статилия за то, что у него есть лицо. Василий II, император Востока, берет в плен пятнадцать тысяч болгар; он делит их на группы по сто человек и выкалывает глаза всем, за исключением одного, которого заставляет вести остальных девяносто девять слепых. Эту безглазую армию он посылает затем в Болгарию. История так характеризует Василия II: «Он слишком любил славу» (Деландин). Павел, император русский, изрекает такую аксиому: «Могуществен только тот человек, с которым говорит император, и его могущество длится лишь до тех пор, пока он слышит обращенные к нему слова». Филипп V Испанский, с таким жестоким спокойствием созерцающий аутодафе, приходит в ужас при мысли о том, что ему нужно сменить рубашку, и шесть месяцев лежит в постели, не умываясь и не обрезая ногтей, из страха быть отравленным ножницами, водой из таза, рубашкой или башмаками. Иван, предок Павла, велит подвергнуть женщину пытке, прежде чем положить ее в свою постель, приказывает повесить какую-то новобрачную, а мужа ее ставит рядом с виселицей, чтобы он никому не позволял обрезать веревку, приказывает сыну убить отца, изобретает способ распиливать людей пополам с помощью веревки, сам сжигает Барятинского на медленном огне и в то время, как тот воет от боли, концом своего жезла подвигает к нему головни. Петр стремится достичь совершенства в ремесле палача; он упражняется в рубке голов; сначала он рубит только по пять голов в день; этого мало, но он проявляет усердие и доходит до двадцати пяти. Для царя это редкий талант — уметь ударом кнута отсечь женщине грудь. Что такое все эти чудовища? Симптомы. Нарывы, готовые прорваться; гной, выходящий из больного тела. Они несут не больше ответственности, чем общая сумма ответственна за слагаемые. Василий, Иван, Филипп, Павел и т. д. и т. д. — продукт окружающей их безграничной глупости. Если греческое духовенство руководствуется, например, такой максимой: «Дана ли нам власть судить тех, кто повелевает нами?», — то нет ничего удивительного в том, что тот же Иван зашивает архиепископа в медвежью шкуру и отдает его на съедение собакам. Царь забавляется, это справедливо. При Нероне брат убитого идет в храм и возносит благодарность богам за убийство своего брата; при Иване один посаженный на кол боярин в продолжение всей своей агонии, продлившейся двадцать четыре часа, повторяет: «О господи! Спаси царя». Княгиня Сангушко в слезах бросается к ногам Николая и подает ему прошение; она просит о помиловании ее мужа, она заклинает властелина избавить Сангушко (поляка, виновного в том, что он любил Польшу) от ужасного путешествия в Сибирь. Николай слушает в молчании, затем берет прошение и пишет внизу: «Пешком». Затем Николай выходит на улицу, чтобы показаться народу, и толпа бросается целовать его сапоги. Что вы на это скажете? Николай — безумец, толпа — грубое животное. От хана происходит князь, от князя — царь. Скорее ряд явлений, чем преемственность людей. После этого Ивана над вами царствовал Петр, после Петра — Николай, после Николая — Александр, — что может быть логичнее? Все вы немного хотите этого. Те, кого пытают, соглашаются на пытку. Этого царя, «полусгнившего, полузамерзшего», по выражению г-жи де Сталь, вы сделали сами. Быть народом, быть силой и спокойно взирать на эти вещи — значит поощрять их. Быть при этом — значит соглашаться. Кто спокойно смотрит на то, как совершается преступление, тот помогает этому преступлению. Пассивное присутствие — это гнусное поощрение.

Добавим, что разложение, предшествовавшее злодеянию, уже кладет начало сообщничеству. Угнетателя порождает некое гнилостное брожение существовавшей еще до него подлости.

Волк — это явление, неразрывно связанное с лесом. Это плод беззащитного одиночества. Соедините и соберите вместе безмолвие, темноту, легкую победу, чудовищное себялюбие, добычу, попадающуюся на каждом шагу, безнаказанное убийство, потворство всего окружающего, слабость, безоружность, покинутость, разобщенность. В точке пересечения всего этого возникает дикий зверь. Совокупность мрачных обстоятельств, заглушающая всякие крики, создает тигра. Тигр — это голодная и вооруженная слепота. Существо ли это? В самой малой степени. Коготь зверя знает не больше, чем шип растения. Неизбежные факты порождают лишенный сознания организм. Вне убийства, необходимого для его жизни, тигр не существует. Муравьев ошибается, если думает, что он личность.

Злые люди — это следствие зла. Так будем же исправлять это зло.

И здесь мы возвращаемся к нашей исходной точке. Смягчающее обстоятельство для деспотизма — это идиотизм.

Об этом смягчающем обстоятельстве мы только что говорили.

Деспоты-идиоты, — а их множество, — это чернь в пурпурных мантиях; но над ними и вне их, на неизмеримом расстоянии, отделяющем то, что сияет, от того, что гниет, существуют деспоты-гении.

Есть полководцы, завоеватели, могучие воины, силой навязывающие цивилизацию, мечом вспахивающие поля.

Об этих мы только что напоминали; имена истинно великих среди них — Кир, Сезострис, Александр, Ганнибал, Цезарь, Карл Великий, Наполеон, и в той мере, как было указано, мы восхищаемся ими.

Но мы восхищаемся ими с тем условием, чтобы они исчезли.

Дайте место лучшим! Дайте место величайшим!

А разве эти величайшие, эти лучшие появились только теперь? Нет. Их список такой же древний, как и список тех, других, и даже, может быть, более древний, ибо сначала была мысль, а потом дело, и мыслитель существовал раньше захватчика; но только его место было занято, и занято силой. Эта узурпация скоро исчезнет, бьет, наконец, их час, их первенство всем бросается в глаза, и цивилизация, вернувшаяся к истинному свету, объявляет их единственными своими основателями; их ряд загорается ярким светом и затмевает все остальное; грядущее принадлежит им так же, как и прошедшее; и отныне бог будет продолжать только их чреду.

Что историю нужно переписывать заново, это очевидно. До настоящего времени ее почти всегда писали с жалкой точки зрения факта; настала пора писать ее с точки зрения принципа.