Сила поэта в независимости.

Как видите, автор не скрывает от себя суровых условий выполнения той миссии, которая присвоена им в ожидании прихода другого, лучшего поэта. Искусство, понимаемое таким образом, влечет за собою смягчение умов и нравов, то есть — цивилизацию. И хотя автор этой книги слишком незначителен для такой высокой задачи, он все же стремится к ее разрешению — всеми путями, доступными его мысли: через театр и книгу, через роман и драму, через историю и поэзию. Он старается, он пробует, он прилагает усилия. Вот и все. Его поддерживает симпатия многих умных и благородных людей. И в случае удачи это будет их, а не его успех.

Что же касается посвящения, открывающего этот том, то нет нужды, особенно после уже сказанного, объяснять, каким ясным и благоговейным чувством оно продиктовано. Читатель поймет, что перед лицом этих двух памятников — звездного трофея и могилы отца, — из которых один является национальным, другой семейным, но оба священными, — в душе автора могли возникнуть только серьезные, мирные и светлые мысли. Он отмечает упущение и, в ожидании, что его исправят там, где надлежит это сделать, исправляет его здесь, насколько это в его силах. Он дарит своему отцу все, что имеет, — этот бедный листок бумаги, скорбя о том, что у него нет гранита. Он поступает так, как поступил бы в его положении всякий другой. Он просто выполняет свой долг, только и всего, выполняет его, как это обычно делается, без шума, без гнева, без удивления. И никто, в свою очередь, не удивится тому, что он делает это. В конце концов, Франции так легко уронить один листок из пышного венка своей славы; но сын должен поднять этот листок. Нация велика, семья мала, то, что для одной ничего не значит, для другой значит все. Франция имеет право забывать, семья имеет право помнить.

1837

Один поэт написал «Потерянный рай»; другой поэт написал «Тьму».

Между Эдемом и Царством мрака есть весь мир; между началом и концом есть жизнь; между первым человеком и последним человеком есть Человек.

Человек существует двояко: в своем отношении к природе и в своем отношении к обществу. Бог вложил в него страсть, общество — способность к действию, природа — способность к мечте.

Из страсти в сочетании с действием, то есть из фактов современной жизни и из событий прошлого, рождается драма. Из страсти, соединенной с мечтой, рождается поэзия в собственном смысле слова.

Когда изображение прошлого обращается к подробностям, как это обычно делает наука, когда изображение современной жизни обращается к тонкостям анализа, тогда драма становится романом. Роман — не что иное, как драма, расширенная за пределы театра, будь то посредством мысли или посредством сердца.

Впрочем, и в поэзии есть драма и в драме есть поэзия. Драма и поэзия проникают друг в друга, как все свойства в человеке, как все излучения во вселенной. Действие знает минуты мечтаний. Макбет говорит: «Страж поет на башне». Сид говорит: «Этот смутный свет, падающий от звезд». Скапен говорит: «Сегодня небо нарядилось скоморохом». Ничто в этом мире не может скрыться от синего неба, зеленых деревьев, темной ночи, от шума ветра, от пения птиц. Ничто живое не может отвлечься от сущего бытия.

Со своей стороны, и у мечты бывают минуты действия. Идиллия Галлу патетична, как пятый акт драмы; четвертая книга «Энеиды» — это трагедия; у Горация есть ода, ставшая потом комедией Мольера. Donec gratus eram tibi [87] — это «Любовная досада».

Все связано друг с другом, все дополняется другим, все соединено попарно и оплодотворяется через это сочетание. Общество проникает в природу; природа обступает общество.

Одно око поэта видит общество, другое — природу. Первое зовется наблюдением, второе зовется воображением.

Этот двойной взгляд, постоянно устремленный к двойной цели, рождает в глубине мозга поэта то единое и многообразное, простое и сложное вдохновение, которое называют талантом.

Поспешим сразу же заявить, что во всем только что сказанном, как и в том, что будет прочитано ниже, автор больше, чем любой его читатель, далек от мысли о себе самом. Скромный и взыскательный художник должен иметь право, потупив взор и обнажив голову, толковать искусство. Как бы ни был он неизвестен и незначителен, нельзя перед лицом чистых, вечных законов славы запретить ему это созерцание, в котором для него — вся жизнь. Человек живет дыханием, художник — упованием. И к тому же, какой бедный пастух, окруженный цветами, ослепленный звездами, не воскликнул хотя бы раз в жизни, погрузив босые ноги в ручей, из которого пьют его овцы: «Хотел бы я быть императором!»

А теперь продолжим.

В наши дни бессмертные творения созданы великими и благородными поэтами, которые лично и непосредственно вмешивались в каждодневные волнения политической жизни. Но, по нашему разумению, зрелый поэт, случайно или по своей воле оказавшийся в стороне от событий, хотя бы только на нужное ему время, и на все это время лишенный близкого общения с партиями и правительствами, мог бы также создать великое произведение.

Никаких обязательств, никаких цепей. Полная свобода в мыслях и в поступках. Он был бы свободен в своем желании добра тем, кто трудится, в своем отвращении к тем, кто является помехой, в любви к тем, кто полезен, в жалости к тем, кто страдает. Он был бы волен преграждать путь всякой лжи, с какой бы стороны, от какой бы партии она ни исходила; волен вытаскивать принципы из грязи корыстных интересов; волен сочувственно склоняться ко всем несчастным и преклонять колено перед всяким, кто исполнен самоотвержения. Никакой ненависти к королю и вместе с тем — привязанность к народу; никаких поношений правящим династиям — и утешение династиям павшим; никаких оскорблений угасшим родам — и симпатия к королям будущего. Он жил бы среди природы, он поселился бы в обществе. Следуя своему вдохновению, не имея никакой иной цели, как только мыслить и заставлять мыслить других, с сердцем, переполненным любовью, и взглядом, проникнутым спокойствием, он дружеским оком взирал бы в свой час и на весну в лугах, и на государя в Лувре, и на изгнанника в темнице. И если бы порою он порицал какой-нибудь закон человеческого кодекса, люди знали бы, что он проводит дни и ночи, изучая на непреходящих вещах тексты законов божественных. Ничто не нарушало бы его глубокого и сурового созерцания: ни шумный ход общественных событий, ибо он впитывал бы их в себя и разъяснял их смысл в своем творчестве; ни случайное соседство с чьим-то тяжким горем, ибо тому, кто привык думать, легче утешать; ни даже потрясения, вызванные собственными душевными страданиями, ибо когда разрывается наше сердце, мы сквозь него видим бога, и, поплакав, поэт стал бы размышлять.

В свои драмы, стихи и прозу, пьесы и романы он вложил бы историю и вымысел, жизнь народов и жизнь отдельных людей, высоко поучительное изображение царских преступлений, как в античной трагедии, полезное зрелище пороков, свойственных народу, как в старой комедии. Намеренно умалчивая о постыдных исключениях, он внушал бы почтение к старости, изображая старость всегда великой, сочувствие к женщине, изображая женщину всегда слабой; благоговение к естественным привязанностям, показывая, что всегда и при всех обстоятельствах есть нечто священное, высокое и доблестное в двух великих чувствах, на которых держится мир со времени Адама и Евы: в отцовстве и материнстве. Наконец он постоянно возвышал бы достоинство человеческого существа, показывая, что в каждом человеке, даже в самом пропащем и отчаявшемся, есть искра божья, которая в любой миг может разгореться от дуновения свыше и которую не может скрыть никакая зола и никакая грязь не в силах погасить; искра эта — душа.

В его поэмах были бы советы настоящему и контуры будущего, созданного его мечтой; то лучезарные, то зловещие отблески современных событий; пантеоны, могилы, руины, воспоминания; милосердие к бедным, нежность к несчастным; четыре времени года, солнце, поля, море и горы; взгляды, брошенные украдкой в святилище души, где, как сквозь приоткрытую дверцу часовни, можно увидеть на таинственном алтаре прекрасные золотые чаши веры, надежды, поэзии, любви; наконец там было бы правдивое изображение человеческого «я», а это, быть может, и есть самый значительный, самый великий, самый неоспоримый подвиг мыслителя.