Я завидую тебе, что ты хоть изредка приобщаешься к большой культуре, был на выставке Дрезденской галереи, скульптора Эрзи, видимо, и на выставках китайского и индийского искусства. Предложи хотя бы болванам из Министерства кинематографии снимать подобные фильмы и рассылать по СССР. Веришь ли, когда у нас идет хроникальный фильм, например по Индонезии, то тысячи желающих. Почему-то прекратили снимать фильмы-спектакли, а фильма-оперы даже, по-моему, не было совершенно. Неужели никто в Москве не понимает, что кроме живущих в Москве и Ленинграде есть еще сотня миллионов людей, которые не только хотят, но и имеют право кое-что видеть и знать.
Напиши, что нового на книжном фронте, как сейчас много ли приезжает реабилитированных, как материальное положение.
Повторяю — нового здесь нет ничего. Люди заняты своими узкими семейными делами, Королева родила двойню, Когут вышла замуж, Максимова тоже замужем. Встречаю их редко, но всегда с желанием поговорим, когда встретимся.
Привет тебе от знакомых, жму руку, пиши письмо.
Адрес мой старый.
Жму руку,
Вениамин.
В.А. Кундуш — В.Т. Шаламову
Магадан, 25/V1I-56 г.
Добрый день, Варлам!
Посылаю тебе вырезки из нашей газеты об «литературном оживлении» в нашем крае и о появлении на литературном горизонте «литераторов» с подмоченной политической репутацией.
Варлам! Тебе нужно не упустить момент и «спаренно» с каким-нибудь имеющим имя писателем, а с твоим знанием кое-каких учреждений ведомства «Берии», дать большой интересный и своевременно нужный роман. Если, скажем, сейчас еще литературный показ героя, жертвы культа личности, не решаются выпустить, то надо полагать, что через 1/2 года — год, показ их будет в большом количестве, но с меньшим знанием, чем сделали бы лица, на своей спине испытавшие «перегибы».
Многие из твоих знакомых помогли б тебе отдельными материалами в этом деле. Должен тебе сказать, что Лесняк, которому я дал твой адрес, тоже думает дать рассказ на эту тему. Между прочим, Борис получил реабилитацию.
Я не знаю, знаешь ли ты Сандлера, он был на Холодном. Так вот Сандлер[127] написал в стихотворной форме обращение к «Литературной газете», где прямо указывает, что в газете пишут и дискуссируют по различным, иной раз высосанным из пальца, конфликтам и героям, а «этого героя» — героя, о котором знают и говорят во всем СССР, даже не упоминают. Если будет копия, я пошлю тебе ее, а также сообщу, какой ответ будет получен им.
Все больше и больше старых колымчан разъезжается. Даже такие, как Меерзон и Горелин, получили реабилитацию. Мохнач Давно уже в Ленинграде. На днях получил реабилитацию Дегтярев. Я пока ничего не получил, но жду. Живу я по-старому, изредка встречаюсь с Федором Ефимовичем, он ожидает приезда дочери. Дочь его тоже врач-окулист. Наташа Максимова уехала на материк в командировку, повезла больных. Сейчас на Колыму много едут комсомольцев, их встречают музыкой и поселяют в здания бывших бараков для заключенных, т. к. лагеря почти ликвидированы или остались в мизерном количестве. Даже на глазах меняется население Колымы, и многое, чему мы были свидетели, уже даже здесь не услышишь в воспоминаниях. Лето в этом году очень хорошее, «материковское». Снабжение неплохое, как говорят приезжие, но нет мяса, а на рынке 35–40 руб. кило. Овощи вообще у нас дорого, поэтому о них даже не пишу. В промышленном развитии Колымы какой-то застой. Ряд приисков и рудников законсервировано на том основании, что продукция очень дорогая, выгодней покупать в сопредельных странах. Пиши о своей жизни. Может быть, в 1957 году увидимся, т. к., если у меня произойдет изменение, то я уеду в Ленинград.
Адрес мой старый — пиши.
Жму руку.
Вениамин.
В.А. Кундуш — В.Т. Шаламову
22/IV-65
Дорогой Варлам!
Вместе с поздравлением я пишу тебе эти скорбные для меня строки.
Во время моего отъезда из Ленинграда 15/XI—64 г. скоропостижно умерла моя жена Антонина Михайловна. Я приехал только в начале апреля, увидел могильный холм, крест и любительское фото — ее в гробу.
Не осуждай меня за слабость, я здравый человек, но не могу ничего сделать — живу как во сне, утратив интерес к жизни.
Я знаю, это пройдет — но нужно время.
Что видела она в жизни? Хождение по тюрьмам за справками и передачками? Общественное презрение, поездка ко мне в Магадан — жизнь в нужде, а вот сейчас — финал.
Прости, потом я напишу тебе больше. Спасибо тебе за теплые открытки, за беспокойство обо мне. Уж я здоров, но здорово ли общество, в котором я живу?
Привет твоей семье. Привет знакомым.
Обнимаю, Вениамин, пиши.
1955 — 1965
Переписка с Лебедевой Т.Н
Т.Н. Лебедева[128] — В.Т. Шаламову
10.10.55 г.
Дорогой Варлам Тихонович.
Я уже начала издавать вопли по поводу того, что отправленное Вами письмо пропало (бесконечно идут письма, 6 дней), как сегодня вечером мне, уже переставшей бегать по 3 раза на дню к почтовому ящику, дали Ваше письмо.
Мне очень интересно то, что Вы пишете о творческом процессе, об искусстве. Кое-что я представляю себе иначе, но ведь это совершенно естественно.
Мне хочется поблагодарить Вас за то, что Вы пишете о моих вещах с серьезностью, которой они, по совести говоря, не заслуживают. Вы совершенно правы, считая, что графика моя не освещена темой, а сделана холодно, чувствуется, что работая, вижу себя. Что-то в этом роде я говорила, показывая Вам ее. А когда я зажигаюсь какой-то темой — отголоски этого Вы видели в рисунке и масле, я делаюсь совершенно бесноватой, не вижу и не слышу ничего, при страшном напряжении вбирая в себя то, что я могу взять от модели или темы. И в голове у меня нет ничего из виденного мною раньше, чувствую только тему или человека, сидящего перед собой, и себя.
Есть два метода работы, из которых то один, мне кажется, единственно правильным, то другой.
Первый (о нем пишет Чайковский в своей переписке с Мекк).[129] Необходимо работать с огромным напряжением каждый день, и на фоне каждодневной работы все чаще будут выпадать те светлые минуты вдохновения, этого счастья, из-за которого и необходимо заставлять себя работать, даже принуждая себя порой.
И второй путь — рисовать, писать, лепить, писать стихи и т. д. — только в том случае, когда так что-то захватит, что ты ни о чем другом не можешь думать.
Я вижу у одного своего приятеля работы, сделанные по первому методу, и мне всегда становится очень скучно от них, а это самый худший приговор вещам, когда человек возражает, протестует, негодует — есть еще какая-то надежда, а скука — это конец. Правда, еще что-то может зависеть и от одаренности художника? Чего мне не хватает в моей работе? И самого незначительного и самого главного — денег, т. е. времени и возможности работать. Мне скажут, что если б у меня была возможность работать — за какой-то срок я могла бы устранить тот разрыв между моими представлениями и возможностями, который мне мешает сейчас. Обычный разрыв между головой, душой и руками.
Но когда я представляю себе, что я никогда не выберусь из этого капкана (ведь «обогащающих деньгами» чудес в мире не бывает), а рассчитывать на выигрыши — это уж крайняя степень падения и сознания своей слабости, пока я еще не дошла до этого, — мне делается горько.
Это уже не так, как в Евангелии — раб нашел и зарыл свой талант по собственному желанию в землю, а тут обстоятельства заставляют раба зарывать. Ситуация меняется. Это мешает всем — невозможность работать так, как хочешь. И Вам, человеку талантливому, полному неиспользованных сил — тоже.
Очевидно, закон равновесия сил в природе применим везде, дается человеку что-то, отличающее его от соседа, но не дается того, чем обладает сосед. Я говорю, конечно, не только о материальном.
Теперь о Хемингуэе. Я достала и прочла после «Старика» — «Прощай, оружие». Читала, захлебываясь, он не отпускал меня до тех пор, пока я не прочла все.
