Огромное наслаждение доставил мне недавно роман Ремарка. Если Вы еще не прочти это во многих отношениях замечательное произведение (№ 8, 9 и 10 «Иностранная литература». «Время жить и время умирать»), бросайте все и принимайтесь за чтение. Это — вещь! Пожалуй, никто еще за последние годы не создал произведение, с равной силой отрицающее мессий «справа» и «слева» и зовущее опомниться, пока не поздно… И что бы это ни было — лирический натурализм или эпический варизм — это настоящая литература середины XX века!
Ваши мысли о литературе и кино, как и всегда, разделяю. Однако все мои попытки сделать что-нибудь настоящее в том или в другом все еще или пока безуспешны. Боюсь образовавшейся душевной контрактуры уже ничем не преодолеть. Несмотря на всякие понукания местных товарищей — все не могу слепить что-нибудь стоящее для здешней печати. Сценарий, посланный мною в Москву, ничего, кроме тяжелого осадка в душе, после себя не оставил. Извожу блокнот за блокнотом заготовками, задачами, а производства наладить не могу! И еще один грозный признак — местные товарищи все чаще обращаются ко мне как критику! Вот и сейчас лежу в больнице, а мне притащили повесть одной журналистки и сценарий горного инженера для того, чтобы я завтра на районном совещании молодых писателей (Вы чувствуете масштабы литературного процесса?!) выступил с их критическим разбором… Уже договорились с главврачом о разрешении вытащить меня для этого для участия в этом культурн. мероприятии. Таким образом, меня приучают к мысли о лаврах районного рецензента. Так обстоят мои литературные дела.
Теперь о Ваших здесь. Я не смог побывать на совещании в Магадане и поэтому не имел возможности справиться о судьбе присланного Вами. Завтра если буду на совещании — поговорю обязательно с главным редактором магаданского издательства (и альманаха) Козловым. Он будет принимать участие в совещании. Может быть, Козлов что-нибудь по этому поводу скажет. Если и да, напишу еще в этом письме.
Между прочим, недавно вышел V альманах «На Севере Дальнем» — из всех наиболее интересный. В числе поэтических произведений — строк 500 из поэмы Валентина «Колыма». Кроме Вальки — еще 5 человек ягодинцев. Поэзия и проза. Среди прочего — превосходная публицистическая статья Мелонова (Вы его знали? — истории архитектуры что ли) об «Особенностях северной архитектуры». Рядом отличнейший очерк геолога Устьева (тоже из привезенных — кажется, сын академика Флоренского[89]).
Словом, альманах свидетельствует о серьезных местных возможностях и поэтому мне очень хочется, чтобы в следующем № появилось что-нибудь Ваше и мое. Всего вероятнее, я выступлю с несколькими маленькими рассказами, почти эссе. Удивим. А сейчас буду ставить точку. Уже 2 часа, и дежурный врач смотрит на меня осуждающе.
Продолжаю на следующий день. Только что вернулся с совещания, на котором с основным докладом о состоянии областной литературы, издательской деятельности и издательских перспективах выступал Козлов — главный редактор магаданского издательства и главный редактор альманаха.
Наибольший успех выпал на долю Валентина. Козлов расточал ему не только всяческие похвалы (он делал это с удовольствием особым потому, что задолго до реабилитации Валентина и задолго до положительной рецензии из секретариата ССП — кажется, Семена Маркова — один против всех магаданских литературных бонз отстаивал такую точку зрения: поэма является мастерски сделанным и значительным произведением становящейся литературы северо-востока…), но и пророчил скорейший выход в большую литературу…
В общем, дело Валентина сделано. Он реабилитирован и в магаданском издательстве ему обеспечены широкие возможности издания…
Говорил о Вас с Козловым. Однако как ни напрягал Николай Владимирович память — вспомнить о чем-либо в портфеле редакции, связанном с Вашим именем, не смог. Из этого мы сделали вывод, что ничего из посланного Вами к нему не попало, т. к. память у него хорошая и ко всем бывшим колымчанам (Наровчатов, Семенов, Колесников[90] и др.) сам Козлов относится очень внимательно. Более того, он заявил нам официально, что на предложение Яшина, Луговского и др. присылать что-нибудь в Магадан, ответил отрицательно, т. к. весь листаж предназначается только для местных авторов или людей, связанных в прошлом с Севером и разрабатывающих северную тему.
Поэтому, Варлам Тихонович, Вам советую настоятельно слать что-нибудь снова лично Козлову Николаю Владимировичу. Напишите ему письмо и можете сослаться на Португалова и разговор о Вас, имевший место в Ягодном 15–16 декабря.
На этом заканчиваю. В это же письмо готовит вложение Валентин. Кроме того, он посылает Вам 5-й № альманаха.
Жму Вашу руку и желаю добра.
Аркадий.
А.З. Добровольский — В.Т. Шаламову
1-18/IV-57
Дорогой Варлам Тихонович.
Благодаря Вашим информационным заботам я чувствую себя почти участвующим в кипении московских литературных страстей. (Пожалуй, уже не литературных, а скорее гражданских?!) Правда, кроме Ваших писем я сравнительно регулярно читаю основные журналы и газеты. Более того, имею возможность убедиться в правоте Дудинцева, когда он говорит: «утверждение, что там взяли мой роман на «вооружение» — ложь!..» Так оно и было. И только в самое последнее время кое-кто бросился делать капитал на честных литературных опосредствованиях прошлогодних февральских откровений. Конечно, теперь следует ожидать второй редакции романа, аналогичной и в генезисе и в результатах второму варианту «Молодой гвардии». Не так ли? Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Возможно, автор выдюжит все испытания, не отступив от самого себя. Но трудно, очень трудно, имея жену и дочь, быть последовательным и непоколебимым в доказательствах на собственном примере того, что «не хлебом единым жив человек!!! В этой связи вспоминаю рассказ знакомого инженера о том, как Анатолий Гидаш,[91] будучи дневальным стройцеха на «Кинжале» или «Горном Хищнике», в ответ на приставания плотника-блатного: «Ну, ты напишешь когда-нибудь правду об этой жизни?» — со слезами на глазах бормотал непонятное: «У меня есть Ева, понимаешь? Нет ты не понимаешь! У меня Ева»… (так звали дочь Анатолия). Блатной смертельно матерился, выплескивая в стружки баланду, на которую со смиренным вожделением смотрел Гидаш, и, взявшись за топор-рычаг: «У-у, падло! Скройся с глаз»…
Конечно, происходящее ныне гораздо сложнее и, я верю, гораздо прогрессивнее. Пусть два шага вперед, а шаг назад, но все же шаг вперед!..
Здесь следовал длительный перерыв. Пришлось внезапно ехать в Магадан по служебным делам. Положил письмо в бумажник, думал закончить в Магадане. Ан нет! Было не до того, так уставал, что на исходе командировки помышлял о больничной койке. Воистину, укатали крутые горки!.. Еще и сейчас, спустя несколько дней по возвращении, не могу опомниться. Магадан, который я довольно хорошо знал в годы 45–46 — 47 (до приезда на Левый), на этот раз предстал передо мной такой овеществленной в кирпиче и бетоне твердыней архибюрократизма, что мною как-то по-новому осмыслилось это десятилетие с его табелем о рангах, департаментами, министерствами и прочими атрибутами имперской угрюм-бурчеевщины… словом, всего того, чей слабый отблеск в романе Дудинцева и др. воспринят, как отблеск угрожающего государству поджога. Однако многие слуги этого государства, тычущие нам в лицо всякие «охранные грамоты» на насиженные ими места, не предвидели потрясений, уготованных им начинающимся походом «за дальнейшее усовершенствование управлением». Да, в общем было полезно взглянуть на нынешний Магадан и воочию увидеть то, что представлялось лишь умозрительно: «двое с лопатами, а пятеро с автоматами»…
В Магадане встретил многих знакомых — Лоскутова (провел с ним добрую ночь), Яроцкого, Журнакову и других.
Федор Ефимович, хотя и постарел весьма заметно, остался непоколебимо прежним. Матильда весьма преуспела (реабилитирована), в реальной перспективе докторантуры, но скорбит о прошлом. Увы! К нему возврата нет.
