Вошли в собор. Тут роль гида взял на себя Мартин и стал показывать полотна Рубенса, которые тот писал специально для собора. Какая чувственность… Христос на кресте – атлант.

– Здесь можно фотографировать, – сказал «гид».

Марина сфотографировала. Его вытянутую руку с указующим перстом. Мартин посмотрел и расстроился – испорчено фото! Марина думала иначе.

Эпизод в Антверпене немного подпортил игру слаженного дуэта хозяев, и в расстановке персонажей произошла небольшая путаница, но всего представления это не испортило. Не могло испортить! Как хороша Фландрия! Как хорош Мартин! Крепкие корни, твёрдая вера, жизнь – как жили отцы и деды, как те фламандцы, которых писали Рубенс и Ван Дейк, а до них Брейгель-Мужицкий и Ян ван Эйк. Ни с одним мужчиной в своей жизни, включая мужа, Марина не провела столько времени вместе. Ни с одним не делила столько счастья узнавания. Побеждена ль?[9] Побеждена!

А он? Даже под пристальным вниманием двух дам – жены и англичанки – Мартин не обделял вниманием Марину. Это ей предназначались мимолётные взгляды, лёгкие, как бы невзначай, прикосновения. Пошли пить пиво в огромный… амбар – или что-то в этом роде. Сортов пива было множество, и каждому, как объяснил Мартин, полагался определённый бокал, кружка, стакан, а иногда и вообще – странная загогулина. Один из этих сосудов издавал при употреблении не совсем приличные звуки. Его-то и подсунули Марине, а потом долго и дружно смеялись над её смущением. Смеяться-то Мартин смеялся, но вот рука его при этом лежала на… нет, не на её колене, но на её плиссированной юбке… очень по-хозяйски лежала. Когда выходили, он пропустил дам вперёд, а сам поотстал и обнял Марину. Как- то она вышла из своей комнаты в узкий коридор, в ту же секунду открылась дверь из гостиной, и Мартин, пошёл на неё, как матадор на быка, не отрывая глаз. Не дойдя одного шага, свернул в другую комнату. «Он играет со мной, дразнит и знает прекрасно эти проделки страсти нежной!» – смеялась Марина про себя. Она и сама была не прочь похулиганить: порой бросала на него мимолетный женский взгляд, загадочно улыбалась, а однажды в переполненном пабе – под столетней, может быть, давности столом – слегка, будто случайно, коснулась ногой его ноги. Но самым сильным оружием в её игре была непринуждённая «прохладность». Она знала это и, наслаждаясь лёгким флиртом, думала: «Откуда что взялось? Не бурлит ли во мне кровь польских прабабушек?!»

От обилия дневных, не то что впечатлений – потрясений! – вечером голова шла кругом. К тому же Марина постоянно была голодна. Она видела, что и Джейн недовольна «питанием»: утром пили чай-кофе, днём перекусывали взятыми с собой бутербродами, когда возвращались домой, не ужинали. Она просила чай и кусочек хлеба с маслом. Англичанка однажды потребовала суп, углядев кастрюлю в холодильнике. Хозяева пили кофе. Кофе перед сном?! Не утерпев, Марина однажды все-таки спросила довольно игриво:

– Что вы собираетесь делать ночью после такого крепкого кофе?

И покраснела.

Мартин, не поддержав её шутку, спокойно пожал плечами:

– Спать.

Ночью во всём доме с грохотом закрывались ставни, воцарялась кромешная тьма. Марина и Джейн оставались вдвоём. Обе не спали. Джейн ворочалась и вздыхала: она влюбилась не на шутку. Марина лежала затаившись, не разрешая себе шелохнуться, и думала: «Похоже, что мы с ней в одной лодке: радости семейной жизни давно забыты и хочется любви». Открыть бы окно, вдыхать запах сирени – всё равно ведь не спала! В конце концов засыпала…

И приснился Марине сон. Она и Мартин шли по лесу. Она была в старой любимой ночнушке, с порванным и залатанным на груди кружевом. Зябко. Время от времени Мартин ставил перед ней ладони, как экран обогревателя, – тепло его рук проходило в самое сердце, но не это занимало её мысли. Они куда-то спешили, и когда впереди появился тот самый дом-амбар, в котором она была с Хенком и Ине, Марина поняла, что спешили сюда. Они вошли, и она сразу стала искать место, где спрятать Мартина, – как будто что-то грозило именно ему, а не ей. Они оказались на самом верху, под крышей, и здесь она сказала: «Сиди тихо», – и набросила на него какой-то серый ветхий платок. Такой же взяла и для себя, и побежала вниз с одной только мыслью: здесь есть подпол, из него можно выйти наружу незамеченной, чтобы не выдать Мартина. Действительно, выбралась наружу, и почти ослепла от белого снега, который лежал под ногами – его же не было, когда входили! Оглянулась – а это целая деревня из похожих амбаров-домов со снегом на крышах. Людей много, все кричат, плачут, собаки лают, она хочет спросить, но к кому бы не подошла – к ней поворачиваются головы без лиц. «Чем же они кричат и плачут?», – спрашивает себя Марина и догадывается: «У них есть лица, только они спрятаны – от ужаса лица опрокинулись!» Вдруг рядом крик становится просто невыносимым: какая-то женщина в таком же, как у неё, сером платке, пытается заслонить своим телом ребёночка, на которого солдат в тяжёлом доспехе уже направил своё копьё… Марина усилием воли вытолкнула себя из этого сна с мыслью: «Какое счастье – это только сон!» Вторая мысль: «А как же Мартин?!» Медленно-медленно, всё ещё пребывая между сном и явью, приходила в себя…

А придя в себя окончательно, поняла, что ей приснилось. Она знала ту деревню. Это её написал Питер Брейгель-Старший в «Избиении младенцев»[10]. Новозаветный сюжет он поместил во Фландрию своего времени. И дом похожий она недавно видела в Голландии, даже чай в нём пила. Она была там, среди объятых ужасом фламандцев, и спасала самое дорогое, что у неё было. Но Мартин не младенец. В толковании снов Марина была не сильна, подумала только, что именно дети были самым дорогим в её жизни.

– Марина, вас давно ждут завтракать! – недовольным голосом разбудила Джейн.

«Не любит она меня, и я её не люблю», – всё ещё во власти своего сна подумала Марина.

Общество Джейн тяготило, и в последний день своего визита Марина отпросилась погулять одной. Ей нарисовали план… Шла по узким улочкам, пыталась вообразить, что она местная жительница, что всё здесь ей родное и привычное. Поздоровалась с несколькими людьми, и ей с улыбками ответили. Наткнулась на дверь парикмахерской, там ей вымыли и уложили волосы – настроение прыгнуло вверх. Зашла в маленькую кофейню, ей тут же принесли чай с вкуснейшими местными булочками и пожелали приятного аппетита. Марина посмотрела в окошко и увидела машину Мартина, проехавшую мимо: «Меня ищет». Вышла, замахала рукой. Он остановился. Села в машину и насторожилась: будут ли предприняты какие-либо действия? Действий не было, он смотрел только на дорогу. «Не любишь? Не хочешь смотреть? О, Как ты красив, проклятый!»[11].

В воскресенье группа британских дам покидала Бельгию. Вечером перед отъездом говорили об ответном визите бельгиек осенью. Радушный хозяин Мартин с улыбкой произнёс:

– А следующим летом, кто знает, может быть, мы вместе с Мартой приедем в Англию и с вашим мужем на двух машинах поедем куда-нибудь на юг. У Марины сжалось сердце: в его планах ей не было места.

Билет Марины был только на следующую среду.

После отъезда Джейн всё вдруг изменилось. «Что это – смена декораций или конец спектакля?» – всё ещё иронизировала Марина.

Мартин был подчёркнуто деловит и сосредоточен: начало недели, в школе большая загрузка. В очаровательный городок неподалеку Марину повезла Марта. Понравился и городок, и маленькие сувениры – книжная закладка из бельгийского кружева и коробочка бельгийского шоколада. Всё очень мило, но без Мартина – бесцветно. Во вторник он работал до часу дня, а вернувшись домой, предложил никуда не ездить: завтра – в аэропорт. Целый день провели по-семейному спокойно. Посмотрели фильм об истории Фландрии, купленный когда-то давно для детей. Полный трагизма фильм завершался показом картины Брейгеля «Слепые». Библейская притча: «Если слепой ведёт слепого, то оба они упадут в яму».