Чуть пьяная и весёлая от шампанского она подняла телефонную трубку, чтобы поздравить подругу, и застала конец явно любовного разговора мужа по параллельному телефону. От обиды сразу протрезвела: он даже не потрудился скрыть свою связь и разговаривал прямо из дома.

…Промучившись неделю, она назначила ему свидание в фойе одного из московских театров, сказала, что любит и хочет, чтобы он вернулся в семью. Он вернулся на следующий день. Марина подозревала – с явным облегчением: она всё за него решила, кончилась его жизнь на два дома.

Примирение было страстным – тело истосковалось. В сорок лет «основной инстинкт» ещё требовал своего. Они даже позволили себе недолгий медовый месяц на берегу моря в промозглой январской Эстонии, где каждый вечер отогревались в сауне. Вернулись и стали жить, как прежде. Марина особенно и не винила мужа: вся её жизнь без остатка была заполнена сыновьями, работой и бытом – из дома на работу, с работы через магазинные очереди или библиотеки – домой. Для мужа оставалось то, что оставалось, – то есть почти ничего. Если ему удалось урвать кусочек тепла и чьей-то любви, – ну, его счастье.

Но что-то, всё-таки, изменилось в ней после этого. Неистово захотелось любви. Не любовника, не другого мужа – бож-упаси, что-то разрушать! – просто, чтобы была эта волнующая тайна в её жизни. Мужчина мечты «по умолчанию» должен был быть нездешним. Не инопланетянином, конечно, но и не соотечественником. Последних она слишком хорошо знала. Не было между ними и ею той необходимой дистанции, куда могло бы втиснуться хоть какое-то эротическое притяжение. Какое притяжение может возникнуть в набитом вагоне? Одно желание высвободиться. Когда она оставалась дома одна, страстно со слезами молила кого-то: «Пошлите мне любовь, мне это очень-очень нужно, я жить без этого не могу».

Накануне Женского дня в доме зазвонил телефон. Старший сын поднял трубку и сразу перешёл на английский. Потом, прикрыв трубку ладонью, шёпотом спросил:

– Мама, это бельгийцы из моей группы. Просят разрешение остановиться на один день. Можно?

– Конечно, что за вопрос!

Фантастическое это было время. Сыновья – студенты. Начались студенческие обмены. В их скромной квартире жили по месяцу и студент из Чикаго, и мальчик из Голландии. Прошлым летом старший сын работал переводчиком в группе голландских и бельгийских учителей, плавал с ними в круиз по Волге. В конце путешествия, когда вернулись в Москву, привёл голландцев к ним домой. Вот уж было веселье! Бельгийцы тогда не пришли: предпочли ансамбль русского народного танца.

Теперь и с ними познакомимся!

С утра сын поехал на Казанский вокзал и к полудню привёз бельгийскую пару. Марина смотрела из окна своего пятого этажа, как высокий мужчина и почти такая же высокая женщина с трудом выбирались из маленькой «шестёрки». Заработал лифт, услышав это, она повернула ключ и стала в дверях. Гости вышли на этаж, и… что-то странное произошло: она и бельгиец встретились глазами, вспыхнул светящийся луч, и острая боль пронзила её сердце.

Гости вошли, сын представил их: Марта, Мартин. Мартин был, безусловно, хорош собой: высокий широкоплечий брюнет, чуть смугловатое лицо, тёмные глаза и брови – похож на испанца. Корсар! На вид – лет сорок с небольшим. Его жена с совершенно седой головой и короткой стрижкой выглядела старше.

Марина ставила в вазу подаренные ей тюльпаны, накрывала на стол, но боковым зрением не упускала Мартина из виду. Она чувствовала, что и он, разговаривая, обращался в основном к ней. За столом речь, конечно, зашла об августовском путче, о том кто и где был в те дни. Марину до сих пор не покидало воодушевление того солнечного августовского дня, когда Большой каменный мост, под которым ещё позавчера стояли танки с раскосыми подростками-солдатиками, был открыт для пешеходов, и она впервые в жизни чувствовала себя одной крови с соотечественниками. И была благодарна Мартину за напоминание. Заговорили о работе. Она вдруг начала серьезно посвящать гостя в то, что её занимало и волновало, и он понял – более того, подтвердил верность её мыслей примерами из своей практики, хотя, казалось бы, что могло быть общего у преподавателя математики и музейного работника!

Мартин рассказал, что до прошлогоднего путешествия на теплоходе уже бывал в Москве и Ленинграде раз пять-шесть, привозил группы учеников. Не все учителя охотно ехали в Россию, а ему всегда нравилось.

– Знаете, какое у меня было любимое место в Москве? ГУМ.

– ГУМ? В советское время? Что же там было интересного, кроме очередей?

– А я и любил смотреть на эти очереди. Поднимался на второй этаж, на мостик, и смотрел вниз. Мог часами стоять – так интересно было.

Марине это признание не понравилось: «Не комплексы ли какие вы лечить приезжали, Мистер-из-далёких-стран? Может быть, скучновато жить в благополучном мире, а так посмотришь на чужое неблагополучие, – и глядишь, начнёшь ценить то, что имеешь. Такая вот терапия: тебе не очень сладко, а многим, очень многим ещё хуже». Своё предположение она, конечно, не озвучила. Сама она в ГУМ того времени ходила только при крайней необходимости, в отдел тканей, да и то выбирала время перед закрытием, когда народу почти не было.

В середине апреля Марина собиралась в Голландию, виза в Бенелюкс была получена. Сказала об этом гостям, те в два голоса:

– А в Бельгию собираетесь?

– Нет, в Бельгию как-то никто не пригласил.

– Мы вас приглашаем: быть в Голландии и не увидеть Бельгии!

– Спасибо, с удовольствием.

Жаль было прерывать разговор, но на вечер были куплены три билета на «Жизель». Гостям надо было немного отдохнуть. Потом сын повёз их в театр.

Муж уселся перед телевизором. Марина начистила картошку, вынула из холодильника уже почти размороженное мясо, присела отдохнуть. Внешне она была спокойна, но внутри… такой напор страстей, что еле сдерживалась, чтобы не совершить какую-нибудь глупость – заверещать, как вождь краснокожих, или запеть в голос: «В этой шали я с ним повстречалась!» Марина открыла кран и начала мыть посуду – это всегда успокаивало и помогало собраться с мыслями. Шум воды заглушал её тихий разговор с самой собой (она предпочитала такие разговоры телефонным излияниям): «Неужели это ответ на мои мольбы… просите и дано будет вам? Если так, мой ангел-хранитель что-то уж очень расстарался. А если это дела не ангела, а его вечного антипода с левого плеча?! Мол, просила? Так вот тебе, что просила, – из стран неведомых, красивый и женатый. Недосягаем – по этой причине в нём не разочаруешься. Люби его и мучайся! Вот и хорошо: предупреждена значит вооружена!» Она закрыла кран.

Часа через два она встречала сына и гостей, вернувшихся из театра.

Взглянула на Мартина мельком – вооружаться расхотелось. И снова за шумным столом – к ним присоединился младший сын со своей девочкой – она и он были одни. Оборачивалась к нему, чтобы предложить «вот этот ещё салат, please.» Это же просто невозможно, чтобы у человека так сияли глаза. Какого они цвета? Должно быть, карие, но Марина видела только сияние под тёмными красиво очерченными бровями.

Утром пришло такси, и бельгийские гости, расцеловав хозяев в обе щеки, уехали.

Тюльпаны, которые Марина приняла из рук Мартина, стояли необычайно долго и, срезанные, казалось, проживали все этапы своей цветочной жизни – от свежих, как бы застывших в строю цветочков-»солдатиков» с одинаково аккуратными маленькими головками и прижатыми к стеблю листьями – до роскошных, полностью распустившихся красных чаш, в буйстве причудливо изогнутых листьев. Каждый день подходила проверить, не осыпались ли? Нет. Застыли в прощальном грациозном танце, но умирать не хотели.

Рейс на Амстердам был вечерний, в Шереметьево немноголюдно. Марина летела одна: муж работал в «ящике» и был невыездным. А если бы и был выездным, денег на двоих всё равно бы не хватило. Он провожал, ждали объявления о начале регистрации, и она поднывала: «Не хочу лететь, я ведь этих людей почти не знаю. Целые три недели! Господи, скорей бы пролетели и – домой». В Европу она летела впервые. До этого была только в Индии с группой музейщиков.