– Мадам, вас ждут в холле.

Марина огляделась. Ей навстречу поднялся плотного телосложения мужчина. Улыбаясь, пошёл навстречу:

– Добрый вечер. Я пришёл спросить, как вы себя чувствуете.

– Спасибо, отлично. Кто вы? Я не помню, чтобы мы встречались когда-нибудь.

– Вы не помните? Вы не помните, что случилось на Центральном вокзале? Вы не помните, кто привёл вас в эту гостиницу?

– Извините, я очень устала, мне надо спать.

Голландец улыбнулся, пожал плечами и пошёл к выходу.

Автобус катился по Европе почти без остановок. Марина смотрела в окно. Думала не о Мартине, а о том, что с ней случилось после расставания. Что-то случилось, но она не могла вспомнить что. Она боялась, что и тогда, на вокзале, она не понимала, что делала. Какое-то затмение нашло. Единственное, что могла вспомнить, – это тошнотворный вкус синтетики во рту от пиджака железнодорожного служащего. И ещё – приближающийся поезд. Она хотела прыгнуть под поезд? Этого просто не может быть! Нет, это невероятно, этого не может быть… потому что не может быть никогда! Она же нормальная женщина, (никогда, между прочим, не любила Анну Каренину, эгоистку), у неё сыновья, она не могла и подумать совершить такую подлость. Наверно, ей просто стало нехорошо, а дурак-железнодорожник не понял и стал тащить. Да, именно так и было. Но как она попала в гостиницу? Совершенный провал в памяти. Надо было всё-таки выслушать того голландца, но ей тогда стало очень страшно почему-то… Так страшно стало… Но ведь в гостиницу она попала – не в больницу и не в психушку – значит, ничего такого особенного не случилось на этом Центральном вокзале.

Вернувшись в Москву, Марина разошлась с мужем. Мартин был здесь совершенно не при чём. Это касалась только их с мужем. Сыновья покинули родительский дом – и семьи не стало. Иссякла. Никто не виноват. Хотя, конечно, все родственники и знакомые винили её и только её: не захотела, видите ли, жить, как все живут. «Не так живи, как хочется»[18]. А она не хотела так жить, не могла, выше её сил это было: как чужие, сидели по своим комнатам, встречались на кухне. Пыталась себя уговорить, что бывает и хуже: «Да, у некоторых – ещё хуже!». Но разве то, что у кого-то «ещё хуже», может спасти семью, которой не стало?! После работы шла не домой, а в «Макдоналдс», что напротив Центрального телеграфа, – не столько поесть, сколько душой согреться рядом с молодыми, смеющимися, целующимися, загородившись Биг-Маком, студентами (почему-то всех молодых она считала студентами). Но не ночевать же в этом прекрасном заведении! Ещё можно по Тверской вверх пройтись, в бывший Дом актёра заглянуть, где сейчас водопад с потолка и уйма разных бутиков… Можно, в конце концов, кино посмотреть в бывшей «России», ныне «Пушкинском»… Но домой возвращаться всё равно надо, хотя ноги и не несли. Как-то набралась смелости и выложила мужу:

– Мы близкие люди, у нас сыновья, но я боюсь стать тебе врагом, если мы будем продолжать жить на одной территории.

Как назло, так недавно вся Москва была афишами заклеена – «Уходил старик от старухи». В театр не пошла, хотя, конечно, Миронова, Глузский… От афиш отворачивалась: какой кошмар – дожить до старости, и всё ещё в разладе. Разошлись. Разъехались. Продали квартиру, купили две в разных районах. Сыновья помогли маме остаться в её любимом центре. С мужем врагами не стали, остались друзьями…по телефону. Новое тысячелетие Марина встречала одна – видеть никого не хотелось.

Электронные послания от Мартина Марина получала ещё долго. Она жила уже совсем в другом месте – разыскал. Последнее письмо пришло 14 февраля 2008 года – через шестнадцать лет после их первой встречи. Загруженное из Интернета глупенькое поздравление с Днём Влюблённых имело, однако, «тему»: «I love». Марина ответила. Написала про свою работу, про ребят, про внуков, ничего личного, но почему-то сохранила тему: «Re: I love»[19]. Наутро, открыв почту, она увидела сообщение с его адресом, но без обращения и подписи, Пробежала текст по диагонали, поежилась: «Поздравление с Днем Св. Валентина не означает, что кто-то в кого-то влюблён. Это обмен сестринской и братской любовью между христианами». Поняла, конечно, что писал не он. Не ответила, и больше писем не было. Да и она в то время уже была не одна. Будь счастлив, не-мой- муж…

Марина целиком ушла в работу и благоустройство своей новой квартиры. Жила в состоянии ремонта несколько месяцев. В выходные и после работы ездила по строительным рынкам и мебельным магазинам, благо они были на каждом углу. Строители злились – привыкли делать евроремонты в пустых квартирах. Она им мешала. Каждый день двигали её кровать из угла в угол. Марина уставала так, что вечером не могла ни телевизор смотреть, ни читать – только бы до постели добраться, что и спасало от ненужных мыслей.

Понедельник. Что хорошего можно ждать от понедельника?! Подумать только – одна седьмая часть нашей жизни приходится на понедельники! Тёмное утро, за окном пурга, в горле першит.

Дотащилась до работы, выпила кофе, привела в порядок лицо и душу. Звонок:

– Марина, я тебя ищу. – Это была сотрудница из другого отдела, с которой они дружили. – Только, пожалуйста, не говори «нет».

Отказать ей Марина не могла, снова надела сапоги и шубу и пошла на другую территорию, в музей, где приятельница ждала её с англичанами. Больше никого «с языком», чтобы показать музей, найти не удалось.

Показывать музей иностранным гостям – особенно англоговорящим – всегда было для Марины удовольствием. Гости нравились – доброжелательные, настроенные на восприятие. Они не маскировались, как многие соотечественники (особенно из образованцев), показным безразличием, всезнайством или скептической суровостью. Встреча с чудесами делала их счастливыми, они этого не скрывали. А осчастливить кого-то за часовую экскурсию – дорогого стоит! Их отзывчивость окрыляла: благодарная работа! И ещё… Они не боялись смотрителей. Даже в те годы, когда смотрителями в маринином музее работали серьезные пенсионеры из известной фирмы, и их окрики «не трогать!», «не фотографировать!», «идти по дорожке!» заставляли её вздрагивать, гости лишь комично изображали ненастоящий испуг. «Эманация непомерной нездешней свободы, – Марина не могла найти иного определения для того, что чувствовала, когда общение с "пришельцами" было особенно удачным, – свободы, не наносящей вреда другому. Это то, что невозможно копировать, никакой артист это не сыграет, такими можно только быть».

«Посмотрим, что за гости», – думала Марина на бегу. Гостей было двое: средних лет мужчина и его дочь, лет двадцати с чем- то. Оба высокие синеглазые, девушка вот только очень полная – не в отца. Оба были какими-то уж слишком сосредоточенными на чём-то своём, тем не менее смотрели, слушали и благодарили искренне. Управилась с ними за полтора часа и бегом назад, в свой кабинет, где её уже ждали: сама совещание назначила.

Через день приятельница позвонила снова:

– Они приглашают нас в ресторан, пошли, а то обидятся.

Ресторан «Кафе Пушкинъ» был совсем недалеко от дома. Марина любила этот ресторан: в нём праздновали свадьбу старшего сына.

Здесь Марина смогла рассмотреть Дэвида. Хорошее лицо: есть то, что в мужских лицах важнее красоты, – значительность. Правда, есть некий оттенок высокомерия, несвойственного, как она уже знала, его соотечественникам. Волосы очень коротко подстрижены, обнажают красивой формы череп. Гордый, видать: раз уж появилась лысинка, лучше убрать остальное самому, чем светиться. Резонно, но слишком экстремально, на её вкус, – она бы предпочла остатки волос. Может быть, в Европе это и выглядит элегантным, но в отечественной действительности бритый череп наводит на слишком явные ассоциации.