На следующий день в городок приезжала группа дам из Англии. Визит планировался давно, но точная дата определилась только перед приездом Марины, которой и предстояло делить комнату с одной из англичанок.

Утром к ней подошла озабоченная Марта:

– Что делать?! Мартин не хочет ехать со мной в аэропорт, говорит, твоя гостья, встречай сама. А я ещё никогда не ездила одна так далеко, я только учусь водить.

Марина сочувственно пожала плечами и с напускной ленцой потянулась:

– А я запрусь и отосплюсь наконец-то, накопилась усталость.

Ей охватило подозрение: «Хозяин дома хочет воспользоваться правом первого утра? Так просто? Пусть у меня задержка в женском развитии, но этот номер не пройдёт! Вот так романтических дур надо учить: все просто – в койку! Прямо под супружеским воловьим ярмом», – Марина нарочито громко закрыла дверь и повернула ключ в замке.

Мартин действительно постучал минут через десять и весёлым голосом настойчиво пригласил её в гостиную слушать музыку. Марине пришлось встать, одеться, причесаться. Она вошла и села за стол, на котором стояла бутылка вина и два бокала. Что-то щелкнуло, и комната наполнилась страстными гитарными переборами. «Я это очень люблю», – сказал «любовник» и встал за спиной Марины. Она внутренне напряглась, опасаясь его прикосновения. Ничего, кроме неловкости, не испытывала, пожалуй – ещё злость на саму себя: а не ввязывалась бы в этот проект! Через полчаса он вздохнул:

– Я вижу, вы очень устали.

– Да, я пойду к себе, если не возражаете.

К полудню Марта привезла невысокую англичаночку, примерно своего возраста, похожую на учительницу начальных классов. Как выяснилось, «учительница» служила надзирательницей в женской тюрьме. Марине и Джейн – так её звали – предстояло делить одну комнату с белым шкафом, умывальником и двумя узкими кроватями, разделёнными тумбочкой. Марина вспомнила никогда не любимый ею пионерский лагерь и с иронией подумала: «У соседки наверняка другие ассоциации».

Джейн сразу же развесила в шкафу всё содержимое своего чемодана. Когда она вышла, Марина заглянула в шкаф проверить, в порядке ли её собственные костюмчики. Те висели, но не вольно, как раньше, – их потеснили шесть одинакового фасона, но разных цветов юбок в складку и шесть одинаковых, но разных цветов кофточек. Жёлтый, красный, синий, зелёный, голубой, розовый… «Женщина суровой профессии на отдыхе», – хихикнула Марина.

За торжественным ужином Мартин ознакомил всех с планами на предстоящую неделю: с утра он работает, а во второй половине дня – поездки по городам Фландрии. Марина затрепетала от одних названий. Джейн смотрела на Мартина влюблёнными глазами.

И…«на дальнем Западе, стране святых чудес» (А. С. Хомяков, стихотворение «Мечта»,1835 г.) в подлинных исторических декорациях началось театрализованное представление с участием четырёх действующих лиц. Фламандец – обаятельный и неотразимый хозяин дома-страны. Фламандка – преданная жена, во всем послушная мужу. Влюблённая немолодая дурочка-англичанка, над которой и муж, и жена добродушно посмеивались. Какая же роль предназначалась Марине? Она не была статисткой. Она чувствовала, что что-то значила, и без неё весь спектакль развалился бы в одночасье. В старом театре было амплуа «немец». Марина выступала в амплуа «русская». Ей полагалось ходить за «гидом» и слушать с открытым ртом, что она и делала, – роль давалась легко.

Проехали Фландрию вдоль и поперек: Брюссель, Антверпен, Брюгге, Гент, Мехелен. В Брюсселе долго ходили по главной площади, которую Мартин назвал «Большой Рынок», а Марина про себя – «Великое Соседство». Огромное пространство было огорожено постройками разных эпох и стилей: сплотились – не разорвать! Оставшиеся полдня провели в соборе Святого Михаила. Там Мартин рассказал никогда не слышанную Мариной историю о Святой Гудуле, в честь которой собор был освящён. Что-то из седьмого или восьмого века. Набожная девочка проводила ночи за чтением религиозных книг, но назойливый бес то и дело задувал свечу, а та не ленилась зажигать её вновь и вновь. За своё постоянство в вере она была канонизирована. Её всегда изображают с Библией и фонарём. Глядя на тонкий готический абрис лица святой, Марина думала: «Хорошая девочка, я такой же была в её возрасте – читала взахлёб». Грех, наверно, так думать, но неистребима эта человеческая потребность рассматривать высокое «в призме бытовизма». Себя сравнивать. А, может быть, и не такой уж и грех? Святая помогла ей бабушку, живую ещё, добрым словом вспомнить.

Бабушка работала заготовителем сельхозпродуктов в маленьком провинциальном городке и благодарила судьбу за то, что ей, жене «врага народа», удалось избежать ареста и найти «хлебную» работу. Стендаль, Бальзак, Золя, Диккенс, Куприн, Чехов, Александр Николаевич Островский, Лесков и прочие писатели были знакомы Марине с детства. Подписки на собрания сочинений, бывшие тогда дефицитом, выдавались бабушке в качестве премий.

Посмотрели на остатки романского собора одиннадцатого века через стеклянные окна в полу, потом спустились вниз, где веками хоронили почётных горожан. При реставрации был сделан срез захоронений – останки сотен и сотен людей. Зрелище не для слабонервных… Земля, где время спрессовано, – и всё тут, ничего не исчезло, никуда не ушло.

В Антверпене пошли в Дом Рубенса. Марина не верила своим глазам: художник, на полотнах которого – роскошь цвета, света и плоти, жил скромно, почти как бюргер! Череда небольших комнат, мебель дорогая (тёмное дерево, тиснёная кожа), но простая, основательная, как и в доме Мартина. Она переходила из комнаты в комнату, ей дела не было до того, что сам дом – реставрация. Хорошо бы реставрация всегда была такой: во всём подлинность, достоверность и пища для воображения. И вещей из настоящего дома Рубенса много: картины, книги, утварь, даже кресло старейшины гильдии св. Луки[8], которое подарили Рубенсу антверпенцы и в котором художник отдыхал от трудов. В этом доме он любил, здесь он играл с детьми, сюда приходили знатные гости, чтобы посмотреть его удивительное собрание картин, и он говорил с ними по-фламандски, испански, итальянски. Роскошным в доме был только Кабинет Искусств – не сейчас, при жизни Рубенса.

И всюду малиновый колокольный звон… Оказывается, «малин» – не от малины, а от французского произношения сказочного фламандского городка Мехелен с великим множеством соборов и колоколов.

Марина была очарована стариной, вернее, она воспринимала её не как старину, а как жизнь, которая не имеет времени. Она пребывала в каком-то волшебном состоянии отсутствия временных границ. Была земля, и в ней всё было здесь и сейчас: Мартин, его дом, Рубенс и его дом, узкие улочки и просторные площади, которые являлись своими для фламандского художника и для фламандского учителя.

«Что, и это вневременно?» – засмеялась про себя. Забрели в Квартал красных фонарей. В больших окнах сидели, стояли дамы topless – ни одной привлекательной! Тут уж Марта не выдержала и повернула назад к машине. Джейн нехотя поплелась за ней. В машине обе возмущались громко: и по-фламандски и по-английски, а Марина – и что ей в голову игривые мысли полезли?! – с драматической интонацией актрисы из погорелого театра произнесла:

– Горек хлеб их!

На что Мартин, прыснув, ответил:

– Они его обильно шампанским или водкой запивают.

Они были союзниками, а Марта на заднем сиденье снова разразилась гневной речью на фламандском языке, – то ли против их союза, то ли против местных нравов. Мартин не перевёл.

Успокоилась она только у необычного готического собора Антверпенской Богоматери. Её английского хватило, чтобы рассказать гостьям: древний собор строили два века, но денег, чтобы достроить вторую башню, не хватило, так он и остался с разными по высоте башнями. «Спасибо, Марта, Вы защитили честь и достоинство своей Фландрии, подмоченные кварталом красных фонарей».