На приветствие вошедшего Мерлена отвечали насмешками и злобными взглядами. Один из патриотов, широкоплечий гигант, подкатив пустой бочонок к столику Мерлена, уселся против него.

– Берегись, гражданин Ленуар, – со злой усмешкой сказал Фукье-Тенвиль, – гражданин депутат Мерлен еще, чего доброго, арестует тебя вместо депутата Деруледа, которого упустил сегодня.

– Ничего! Я не боюсь! – ответил Ленуар. – Гражданин Мерлен для этого слишком большой аристократ. Его руки слишком чисты для грязной работы республики. Не так ли, господин Мерлен?

– Мой патриотизм слишком хорошо известен и не боится никаких нападок завистливых врагов, а что касается обыска в доме гражданина Деруледа, то мне было сказано, что имеются улики, тогда как их там не оказалось.

– Истинный патриотизм, как его понимает истый якобинец, сам измышляет необходимые улики.

Взрыв восклицания «Да здравствует свобода!» приветствовал замечание подстрекателя.

– И как вы не поняли, что женщина просто посмеялась над вами? – продолжал ободренный Ленуар.

Мерлен побагровел от злости.

– Как я не понял? – пробормотал он. – Да ведь эта женщина сама донесла на него.

Грубый хохот был ответом на эту слабую самозащиту.

– По вашему закону, гражданин депутат Мерлен, – саркастически заметил Фукье-Тенвиль, – подозрение в измене есть уже преступление против республики. Очевидно, издавать закон куда легче, чем повиноваться ему.

– Но что же я мог сделать?

Оттолкнув от себя пустой бочонок, гигант Ленуар встал, полный презрения к Мерлену.

– Он еще спрашивает, что ему было делать! Братья, друзья! Гражданин депутат находит в печке обгоревшую бумагу, разорванный портфель, в котором, очевидно, были документы, и все-таки еще спрашивает, что ему было делать!

– Девушка созналась, что это были ее письма.

– Да, настоящий патриот нашел бы бумаги в комнате Деруледа, а не у женщины! В руках преданного слуги республики не все документы были бы уничтожены, он нашел бы хоть одно письмо, адресованное вдове Капета[9], и оно послужило бы достаточной уликой против Деруледа. Изменник тот, кто оставляет на свободе врагов отечества только из страха перед яростью черни.

Энтузиазм Ленуара нашел себе отклик, посыпались невообразимая брань и сквернословие.

Во время пылкой речи Ленуара один Фукье-Тенвиль не проронил ни слова. Он молча наблюдал за оратором, сумевшим привлечь на свою сторону слушателей. Наконец не выдержал:

– Говорить-то легко, гражданин Ленуар, – так, кажется, вас зовут? Однако среди нас вы почти чужой и еще ничем не доказали республике, что можете похвалиться не только словами, но и делами.

– Без слов не было бы и дела, гражданин Тенвиль, – вас так, кажется, зовут? – с усмешкой возразил Ленуар. – Вот все вы осуждаете гражданина Мерлена за то, что он дал себя одурачить, я, признаюсь, также разделяю ваше мнение, но…

– Черт возьми! В чем же в таком случае ваше «но»? – заметил Тенвиль, когда он сделал паузу, как бы желая собраться с мыслями.

Придвинув свой бочонок к столу, Ленуар уселся против Тенвиля и группы якобинцев. Нагоревшая сальная свеча отчетливо нарисовала на стене тень его большой головы во фригийском колпаке и широких плеч в рваной вязаной фуфайке с отложным воротником.

– Ведь всем нам известно, что гражданин Дерулед – изменник, не так ли? – обратился он к присутствующим.

– Да, да! – раздалось со всех сторон.

– Так решим по числу голосов: смерть или свобода.

– Смерть, смерть! – закричали все кругом, и двенадцать рук поднялись вверх, требуя смерти депутата Деруледа.

– Итак, остается только решить, как привести в исполнение наше решение.

Увидев такой счастливый для себя исход, Мерлен ободрился и тоже придвинул свой бочонок к столу.

– Что же вы нам посоветуете? – обратился он к Ленуару.

– Мы все, кажется, того мнения, что было бы неосторожно дозволить судить гражданина депутата Деруледа без ярких вещественных доказательств. Чернь боготворит его. Пока он свободный человек, притом, как я полагаю, он далеко не глуп; дня через два он улизнет из Франции, отлично понимая, что если останется, то вместе с его утерянной популярностью придет конец и его земному благополучию.

– Правильно! – раздались громкие одобрения.

– Есть хорошая пословица, которую любили наши прабабушки, – продолжал Ленуар, – если дать человеку веревку достаточной длины, то он непременно на ней повесится. Мы и дадим такую веревку нашему доброму гражданину Деруледу, и я ручаюсь за успех, если только наш «министр правосудия», – указал он на Мерлена, – поможет нам сыграть маленькую комедию.

– Да! Да! Продолжайте! – нетерпеливо проговорил Мерлен.

– Женщина, донесшая на Деруледа, будет нашей козырной картой, – продолжал Ленуар, воодушевляясь своим собственным планом и своим красноречием. – По-моему, она донесла на Деруледа не из-за отверженной любви, а затем, чтобы отделаться от него, так как он был слишком назойлив, а следовательно, он любил ее.

– Так что же из всего этого? – саркастически заметил Фукье-Тенвиль.

– А то, что влюбленный Дерулед захочет спасти ее от гильотины.

– Ну конечно!

– Ну-ну, пусть попытается, – спокойно продолжал Ленуар. – Дадим ему веревку, чтобы он мог повеситься.

– Что он хочет сказать? – недоумевали присутст вующие.

– Прошу вашего внимания еще на пять минут, граждане, и вы поймете. Предположим, что Жюльетта Марни предана суду. Ее судит Комитет общественного спасения. Гражданин Фукье-Тенвиль, один из наших величайших патриотов, будет читать ее обвинительный акт, если он упомянет о переписке с врагами республики, то последуют смертный приговор и гильотина. Министр правосудия, согласно статье девятой известного нам закона, не допускает защиты в случае такого прямого обвинения в измене. Но, – внушительно и веско продолжал гигант, – при обыкновенном гражданском обвинительном акте в случае оскорбления общественной нравственности или других нарушений, караемых законом, министр правосудия допускает подсудимую прибегнуть к общественной защите. Если гражданку Марни обвинят в измене, ее вместе с другими преступниками казнят рано утром, прежде чем Дерулед сможет защитить ее, да и если бы он решился на все для ее спасения, то, возможно, чернь встала бы на его сторону: французский народ все еще сохранил большую долю сентиментальности, чем ловкий Дерулед, конечно, воспользовался бы. Между тем если судить гражданку Марни за оскорбление республиканского правительства, то получится совершенно иная картина. Министр правосудия разрешит адвокату защищать ее. Неужели Дерулед не вступится за свою возлюбленную? Вот тут-то и является веревка, на которой он сам повесится. Ведь не признает же он перед официальным судом, что сожженные письма были от другого любовника Марни, и придется нашему главному прокурору заставить его сознаться, что письма были от него, что они доказывали его измену и что девушка сожгла их, чтобы спасти бывшего любовника.

Эта длинная речь была покрыта громом восторженных аплодисментов.

Оратор замолчал, отер лоб и принялся большими глотками пить воду, чтобы промочить уставшее горло.

Долго еще не расходились члены якобинского клуба. Каждому хотелось прибавить что-нибудь свое к речи Ленуара. Сам Ленуар первый оставил собрание. Пожелав присутствующим покойной ночи, он вышел на улицу.

– Кто этот человек? – обратился Фукье-Тенвиль к собранию патриотов.

– Провинциал с севера, – ответил кто-то. – Он приходит сюда уже не в первый раз, а в прошлом году был почти завсегдатаем, он, кажется, из Кале, а ввел его гражданин Брогар.

Тенвиль ушел один из последних.

– Мне кажется, что этот Ленуар уж чересчур красноречив, не так ли? – обратился он к самым ярым патриотам.

– Он опасен, – тотчас же ответил Мерлен, и все поспешили подтвердить его мнение.

– Но план все-таки хорош, мы им воспользуемся.

Когда вся компания вышла на улицу, сторож с фонарем в руке уже делал свой ночной обход, сопровождая его обычными выкриками: