Слабый, нерешительный король был заключен в тюрьму, через два года Жюльетта с ужасом услышала ликование цареубийц. Затем последовала гибель Марата от руки такой же молодой девушки, как сама Жюльетта. Это было убийство по убеждению. Со всею страстностью своей пылкой натуры следила Жюльетта за судом над Шарлоттой Корде и слышала, как эта бледная, с большими глазами девушка совершенно спокойно созналась в своем преступлении. Жюльетта внимательно наблюдала за Деруледом, сидевшим на одном из мест, отведенных гражданам депутатам, принадлежавшим к партии умеренных жирондистов. Он был очень смугл, его темные, но напудренные волосы были откинуты назад, открывая высокий красивый лоб. Он серьезно следил за каждым словом Шарлотты, и Жюльетта уловила в его обыкновенно жестком взгляде выражение глубокого сострадания. В защиту обвиняемой он произнес известную в истории речь. Всякому другому она стоила бы головы. Это была не защитительная речь, а воззвание к той едва тлеющей искре чувства, которая все еще теплилась в сердцах этих озверелых людей.

Жюльетта слышала, как во время его речи жалкие отребья человечества, кровожадные мегеры беспрестанно повторяли имя Поля Деруледа, но никто не восставал против него: большая, прекрасно оборудованная детская больница, дар гражданина Деруледа народу, была только что открыта и, без сомнения, давала ему право высказывать свое мнение. Даже суровые монтаньяры – Дантон, Мерлен, Сантерр – только пожимали плечами: ведь это Поль Дерулед! Пусть себе говорит: сам Марат сказал про него, что он не опасен!

Прекрасный голос Деруледа властно раздавался в зале суда, но все его красноречие было напрасно: Шарлотту Корде приговорили к смертной казни.

В сильном возбуждении вернулась Жюльетта домой. Боже! Что только ей пришлось видеть и пережить! Нет, скромная, полуобразованная провинциалка Шарлотта Корде не посрамит Жюльетту де Марни, считавшей в числе своих предков сотни герцогов, когда-то созидавших Францию. Надо только выждать удобный случай. Определенного плана у Жюль етты еще не было, но она твердо помнила, что должна исполнить долг, а долг далеко не такой быстрый вдохновитель, как ненависть или любовь.

Происшествие у дома Деруледа не было плодом заранее обдуманного намерения, но в последний месяц у Жюльетты вошло в обычай ежедневно проходить мимо дома ее врага. Несколько раз она видела, как он выходил из дома. Один раз ей даже удалось рассмотреть через открытую дверь одну из комнат, а в комнате – девушку в черном платье, прощавшуюся с Деруледом. В другой раз она заметила Деруледа на углу улицы: он поддерживал ту же девушку на скользкой мостовой, он даже взял из ее рук корзину с провизией и донес до дома. Какой рыцарь! И еще по отношению к горбатой девушке с грустными глазами и бледным, худым лицом!

Это произошло как раз накануне сцены, разыгравшейся у дома Деруледа, и побудил Жюльетту к решительному шагу, повлекшему за собой вмешательство Деруледа.

И вот она в доме своего врага. Пусть же Господь укажет ей, как поступать дальше!

Робкий стук в дверь прервал размышления Жюльетты: то Анна Ми пришла узнать, как чувствует себя гостья.

– Как вы добры! – прошептала растроганная Жюльетта. – Я сейчас встану и поблагодарю всех вас.

С помощью Анны Ми она стала приводить в порядок свой туалет. Пришлось попросить чистую косынку, затем они постарались уничтожить в костюме Жюльетты все следы неприятного приключения. В это короткое время Жюльетта успела узнать, что Анна Ми с детства живет в доме Деруледа, однако она не могла себе уяснить, какое положение занимала она в доме: родственницы или почти прислуги. Одно сразу поняла Жюльетта, видя, как преображалось лицо молодой горбуньи при одном имени Деруледа, – что бедная Анна влюблена в него.

Когда туалет Жюльетты был окончен, Анна Ми проводила ее в гостиную, где госпожа Дерулед и ее сын были заняты оживленным разговором. Поблагодарив старушку за гостеприимство, а Деруледа – за оказанную помощь, Жюльетта пожелала вернуться домой, но Дерулед энергично восстал против ее намерения. Для полной безопасности Жюльетта должна была остаться в его доме.

– Но мне необходимо вернуться и успокоить мою старую кормилицу Петронеллу! – возразила Жюльетта.

– Я сам успокою ее, пусть она знает, что вы в безопасности и через несколько дней вернетесь домой. Где живет ваша кормилица?

– На улице Тобу, в доме номер пятнадцать, но…

– От чьего имени должен я успокоить ее?

– Мое имя Жюльетта де Марни.

Сказав это, Жюльетта пристально посмотрела на своего собеседника; однако по его лицу она не поняла, помнил ли он это имя. Значит, она одна страдала все эти долгие десять лет, боролась со своей совестью, боролась с судьбой, а он… он даже не помнил имени человека, которого убил.

Дерулед ушел, а Жюльетта осталась со старушкой, вскоре к ним присоединилась и Анна Ми.

Раздражение Жюльетты скоро прошло, и она снова почувствовала себя почти счастливой. Она так давно жила с Петронеллой в убогой мансарде, что теперь просто отдыхала душой в благоустроенном доме Деруледа. Конечно, этот дом далеко не походил на дворец ее отца, но все же изящное убранство гостиной, серебро на обеденном столе – все говорило о привычках к комфорту и изяществу, даже к роскоши, искоренить которые не удалось ни равенству, ни анархии.

Скоро вернулся Дерулед в сопровождении Петронеллы: он охотно захватил бы под свой гостеприимный кров и весь домашний скарб Жюльетты, если бы было что брать.

Благодарные слезы старой Петронеллы растрогали его доброе сердце, и он предложил ей вместе с ее юной госпожой пережить в его доме тревожные дни, а затем они отправятся в Англию. Мадемуазель де Марни навлекла на себя гнев черни, и ничего нет удивительного, если на нее донесут как на неблагонадежную. Оставаться во Франции немыслимо: придется, пожалуй, прибегнуть к помощи Рыцаря Алого Первоцвета.

После ужина зашел разговор о Шарлотте Корде, во время которого Жюльетта жадно ловила каждое слово Деруледа. Она снова повторила, что она дочь герцога де Марни, сестра убитого на дуэли виконта, и почувствовала на себе долгий, пристальный взгляд Деруледа, которому, очевидно, хотелось узнать, все ли ей известно относительно дуэли, но она так просто и свободно ответила на этот взгляд, что он, по-видимому, успокоился. Она ничем не выдала себя, что касается матери Деруледа, то она, очевидно, ничего не знала.

Радушие Деруледа казалось Жюльетте более чем странным. Она не понимала, что он старался загладить свое невольное преступление и считал себя орудием, которое судьба избрала для спасения сестры убитого им виконта.

Анна Ми не принимала участия в разговоре, но время от времени ее печальные глаза почти с укором устремлялись на Жюльетту.

Когда Жюльетта и Петронелла ушли в отведенную им комнату, Дерулед обратился к кузине:

– Ты будешь добра к моей гостье, не правда ли? Она так одинока, и ей так много пришлось пережить.

– Не более моего! – невольно вырвалось у Анны Ми.

– Разве ты не счастлива? А я полагал, что…

– Разве может быть счастлива жалкая калека?

– Я никогда не считал тебя калекой, – с грустью проговорил Дерулед. – Ни я, ни моя мать никогда не смотрели на тебя как на калеку.

– Прости меня, – сжимая руку кузена, сказала Анна Ми, – я сама не понимаю, что со мной сегодня. Ты просишь меня быть доброй к мадемуазель де Марни? Но разве можно относиться иначе к молодому, прекрасному существу с большими глазами и шелковистыми локонами? О, как легка для некоторых жизнь!.. Что я должна делать, Поль? Ухаживать за ней? Быть ее служанкой? Успокаивать ее в минуты грусти? Я сделаю все, не боясь выглядеть в ее глазах верной собакой. – И, взяв свою свечу, она быстро вышла из комнаты. «Верной собакой, которая может сторожить и… кусаться, – прибавила она про себя. – Не доверяю я этой красавице, да и во всей сегодняшней комедии есть для меня что-то непонятное».

Хотя июнь, июль и август и получили новые названия – месидор, термидор и фрюктидор, они совершенно так же, как прежде, одаривали землю теми же плодами, теми же цветами, украшали луга той же травой, а деревья – теми же листьями.