Если Джон был в хорошем настроении, он нередко брал в руки гитару и устраивал воодушевленные всеобщие песнопения. Впрочем, иногда мы довольствовались и глупыми играми в фанты и им подобными. Мне запомнился один типичный случай.

«Тук-тук», — сказал Джон.

«Кто там?» — хором ответили мы.

«Синайл.»

«Какой Синайл?»

«Повидай друга Найла за рекой», — выпалил он, вызвав смех и аплодисменты всех, знакомых с песней «Кинкз» «See My Friend Across The River» («Повидай моего друга за рекой») (игра слов. Первый ответ: «Senile» — имя, на слух воспринимается и как «повидай Найла» (See Nile). Второй ответ: изменение названия песни «Кинкз» с превращением «See My Friend» в близкое по звучанию «See Nile Friend» — прим. пер.).

Джон по-прежнему оставался мастером моментальных каламбуров, хотя, к сожалению, большая часть его «пенок» и «перлов» с тех пор забылась. Говоря бессмертными словами Доктора Уинстона О'Буги, «нужно было присутствовать при этом».

Другой группой, находиться с которой доставляло Джону особое удовольствие, были «The Monkees» («Обезьянки»). Это тем более иронично, если вы вспомните, что образ этой группы был бесстыдно скопирован (не кем иным, как американским телевидением) с ранних БИТЛЗ. А между тем, вне поля зрения журналистов и телекамер они были гораздо более склонными к фарсу в духе «A Hard Day's Night», чем сама Потрясающая Четверка.

Мы с Джоном обнаружили это в одну из субботних ночей во время их первого визита в Лондон, когда Джон импульсивно решил поехать к ним в отель на вечеринку. Особенно невменяемым «шизиком» оказался Микки Доленц.

Безумные коронки «Обезьянок» были настолько увлекательны, что только на рассвете я вдруг вспомнил, что должен вернуться на остров Хэйлинг, чтобы открыть свой магазин. Видя, что Джон еще слишком возбужден, чтобы ехать домой спать, Микки Доленц очень любезно предложил мне услуги своего шофера, дабы я смог заехать в Кенвуд за ключами и своей машиной.

Однако, когда мы выехали за город, этот водитель, видя возрастающую загруженность улиц машинами, едущими в Лондон, начал все больше беспокоиться приближением утреннего часа «пик». Как он объяснил, через два часа «Манкиз» должны быть в аэропорту. В итоге я попросил его высадить меня в Эшере, откуда я попытался доехать до Уэйбриджа автостопом. Но когда стало ясно, что никто в «биржевом поясе» не собирается тормознуть ради длинноволосого юнца в цветастой рубашке, я с радостью взял такси.

И только тут меня озарила страшная догадка, подтвердившаяся быстрым обследованием карманов, что предыдущим вечером я уехал с Джоном без ключей и денег вообще. Раздраженному этим водителю такси пришлось довольствоваться обещанием уплаты в будущем (и закладом моих дорогих часов) и высадить меня в Кенвуде, где передо мной предстали устрашающие изгороди из колючей проволоки, замки и сигнализация. Вдобавок, Синтии дома не оказалось. В конце концов я все же умудрился перепрыгнуть «на ту сторону» и взобраться на второй этаж к окну, которое оказалось приоткрытым. Дергаясь и извиваясь, я уже пролезал внутрь, как вдруг услышал шум подъехавшей машины Джона.

«Эй, Пит! Какого черта ты там делаешь? — крикнул Джон, покатываясь от созерцания моих ног, торчавших из его окна. — Ты пропустил самую интересную часть вечеринки!»

Однако, в 1966 году даже вечеринки становлись все более редкими, ибо Джон все более и более превращался в отшельника. Начальное трепетное волнение от славы осталось далеко позади, а сверкающая поп-сцена постепенно перестала его занимать. При всем этом, Джон продолжал оставаться страстным искателем новых направлений и новых воплощений. Саркастические строки о «человеке из ниоткуда, сидящем в своей ниоткудашней земле» фактически были адресованы не кому иному, как ему самому.

По мере того, как Джон все глубже прятался под своим панцирем, казалось, что мои визиты становятся для него все более важными. Как только наступал воскресный вечер, он неизменно пытался уговорить меня не уезжать, и приходилось напоминать, что наш супермаркет едва ли останется жизнеспособным деловым предприятием, если директор не откроет его утром в понедельник. Впрочем, иногда я все же устраивал дела в Хэйлинге так, что мог проводить с Джоном и будние дни. Наверное, в 1966-67 гг. я виделся с ним чаще, чем кто-либо, за исключением членов семьи, хотя он с ними почти не контактировал, и, конечно, остальных Битлов.

В личной жизни в Кенвуде, Джон всячески старался избегать даже видимости однообразия и рутины. Если он был вдохновлен, утомлен или голоден, он предпочитал, естественно, работать, спать или есть. А если рядом оказывался я, он зачастую стремился провести всю ночь за разговорами и играми — и в подобных случаях редко появлялся из спальни раньше двух часов следующего дня. Как можно заключить из песен «I'm So Tired» («Я так устал») и «I'm Only Sleeping» («Я всего лишь сплю»), единственным занятием, которое Джон ненавидел больше, чем лечь в постель, было вылезти из нее на другой день. Поэтому он иногда вообще не ложился спать, а ночью долго не «отключался» после того, как прекращали работу обе британские телестанции. Но, по крайней мере, в одном Джон был предсказуем: всякий раз, когда он все же решался пойти спать, он неизменно тянулся за коробочкой, в которой хранился его запас гашиша. «Ну, Пит, пора спать», — говорил он, скручивая себе свой дорогой «ночной колпак».

Точно так же Джон мог начать требовать обед ночью, — словно это было самое обычное для этого время, — пока Син или Дот не ставили перед ним еду. Он по-прежнему считал процесс приема пищи всего-навсего жизненно необходимым процессом, с которым нужно разделываться возможно более быстро и бесцеремонно. Его вкусовые предпочтения отдавались таким основным английским продуктам питания, как яйца, бифштексы, бекон, жареный картофель и хлеб с маслом, наряду с большим количеством экзотических американских утренних сериалов: глазированные хлопья («глазики») и sugar pops. Не удивительно, что к концу 1965 года на прежде стройной фигуре Джона начало проглядывать заметное брюшко.

Как-то днем мне довелось принять важный телефонный звонок от Дэвида Фроста с телевидения в тот момент, когда Джон принимал душ. С этой новостью я и ворвался к нему в ванную. Затрудняюсь сказать, кто из нас был больше испуган и удивлен: Джон, который при внезапном вторжении отпрыгнул за километр, или я, который не видел его некоторое время голым.

«Это что еще за чертовщина у тебя там отвисает?» — спросил я.

«Да, он становится жутким, это верно, — согласился Джон. — Надо с ним что-то сделать, не то я стану настоящим Жирненьким Баобабиком!»

Второй причиной толстения Джона явилось то, что его единственным физическим упражнением был бег до спасительного лимузина во время турне БИТЛЗ. В Кенвуде же, где он лишь изредка удосуживался прогуляться по саду, его энергозатраты обычно не превышали усилий на то, чтобы переключить каналы своего телевизора.

Если бы между 1966-67 годами его полностью предоставили себе, он, наверное, месяцами сидел бы на своем канапе, смотрел телевизор, слушал диски и читал книги, журналы, и главное — газеты. Он подписывался на все крупные британские газеты и по воскресеньям их хватало на то, чтобы занять его внимание на весь день. В отличие от большинства людей, Джон не ограничивался какими-то отдельными статьями или определенными наиболее интересными разделами. Он в буквальном смысле прочитывал все воскресные газеты от первой страницы до последней.

Другим его любимым занятием в Кенвуде были боурд-игры. Многие ночи мы с Джоном провели за марафонами по «Монополии» и игре по всеобщему захвату под названием «Риск». Они доставляли ему такое удовольствие, что он послал в крупнейший игрушечный магазин заказ на все подобные игры, имевшиеся у них, чтобы занять нас хотя бы на один месяц.

Джон увлекся также игрушечными гоночными машинами модели «Схейлэкстрик» и купил их целых 20 наборов. «Если собираешься чем-то заняться, — заметил он, — лучше к этому подготовиться основательно.» Две большие чердачные комнаты были реконструированы с тем расчетом, чтобы вместить самые фантастические из виденных мной наборы гоночных машин, дополненные мостами и холмами, импровизированно созданными с помощью различных предметов, помещенных под сотни соединенных звеньев горы. Для большего эффекта Джон даже установил там динамики, издававшие правдоподобные звуковые эффекты сумасшедшей автогонки. Однако, уже через несколько недель он полностью потерял к ним всякий интерес и больше никогда на них не смотрел.