В конце концов, мы согласились сходить с Полом к Джорджу домой, в рабочие кварталы Спика, чтобы лично посмотреть, чего стоит этот вундеркинд.

Джордж оказался 14-летним подростком — он был даже младше Пола — и в представлении Джона, это ставило его в невыгодное положение еще до того, как мы услышали первые ноты его хваленой игры. Джордж, в свою очередь, испытывал благоговейный трепет перед толпой старших ребят, которые без предупреждения явились к нему домой, и за время первого свидания не произнес почти ни слова. Но, несмотря на всю свою нервозность, Джордж безупречно сыграл популярный инструментал Билла Джастиса «Raunchy», и даже Джон остался под большим впечатлением.

И все же Джорджу не сразу предложили войти в «Куаримен». Он затесался в группу постепенно, неотступно, словно верный пес, следуя за Джоном, которого сделал своим кумиром — и участвовал в репетициях или концертах, если Род Дэвис или Эрик Гриффитс не могли на них присутствовать.

Поначалу Джон не слишком радовался этому вездесущему поклоннику и даже злился, если его видели вместе с Джорджем. Пол, несмотря на свою юность, был не по годам развит и самоуверен. Едва ли то же самое можно было сказать о Джордже, которого мы считали маленьким наивным мальчиком. И окончательное принятие Джорджа лидер-гитаристом «Куаримен» произошло главным образом из-за его упорства и настойчивости.

Еще одним плюсом для Джорджа была его добросердечная мама. Луиза Харрисон не имела ничего против того, что ее младший сын убивает столько времени на усердные занятия гитарой и постепенно она стала нашей первой покровительницей и поклонницей — сначала «Куаримен», а затем и БИТЛЗ. Не страдающая мелкобуржуазной претенциозностью Мими, Луиза, как и ее муж Гарри, водитель автобуса, на удивление спокойно относилась к кричаще-розовым рубашкам, желтым жилеткам и узким брюкам Джорджа. А молчаливое неприятие, которое Мими выказывала этому маленькому тедди-бою с беззастенчивым простонародным выговором, в свою очередь, лишь усиливало его стремление быть другом ее племянника.

Но в любом случае, ни Пол, ни Джордж не смогли бы продержаться в группе Джона, будь они даже достойны места в филармоническом оркестре, если бы он не полюбил их как людей. Все остальные члены первого состава постепенно «выбыли» — не столько из-за музыкальной бесперспективности, сколько оттого, что они наскучили Джону.

Совсем иной была ситуация со мной. Хотя мы с Джоном прекрасно уживались, у меня не было ни музыкальных способностей, ни каких бы то ни было честолюбивых целей. Видя, как быстро продвигаются дела у Джона и Пола, я имел все основания полагать, что мои дни в «Куаримен» сочтены. Но из боязни доставить Джону неприятные минуты, я не решался сказать об этом открыто. Кроме того, на сцене наш разговор состоял из одних остроумных реплик, и какой-то откровенный и чистосердечный разговор о моей роли в группе выглядел бы просто неуместно.

И все же Джон прекрасно чувствовал мое состояние при выходе на сцену, не говоря уж о явной неспособности сделать нечто большее, чем просто выдалбливать метрономический ритм на моей дурацкой стиральной доске. В конце концов, он нашел очень удачное решение, избавившее нас обоих от необходимости обсуждать эту проблему.

Эта развязка произошла после вечеринки на открытом воздухе в Токстете, уже тогда очень хулиганском районе, которую устроила тетя нашего ударника Колина Хантона. Выступив с «Куаримен» на импровизированной сцене — фургоне грузовика — мы с Джоном пошли в дом нашей доброй хозяйки. Когда мы к своему восторгу обнаружили, что всех нас там ожидает неограниченное количество пива, и Джон, и я тут же решили первый раз в жизни напиться вусмерть (хотя выпить мы смогли не больше 3–4 кружек на брата).

Когда вечеринка подошла к концу, мы уже сидели на полу, посреди своих инструментов и пустых бутылок. Несмотря на состояние сильного опьянения, Джон был в прекрасной форме и отпускал одну хохму за другой. Когда же я, наконец, впал в икающую истерику, он властным движением занес надо мной стиральную доску и обрушил ее на мою голову.

«Вот мы и решили нашу проблему, а, Пит?» — он всегда умел принимать быстрые решения. Деревянная рамка скиффл-доски повисла у меня на шее и слезы от смеха с новой силой брызнули из моих глаз. Я даже не почувствовал боли, я только понял, что уничтожение моей доски, которую я, естественно, не собирался ремонтировать или заменять, наилучшим образом избавляет меня от всех дальнейших обязанностей, как члена «Куаримен».

После того, как мы с Джоном завершили свою карьеру в Квари Бэнк, завалив все выпускные экзамены, ни у него, ни у меня не было ни малейшего представления о том, что нам делать дальше. Впрочем, благодаря энергичному проталкиванию и поддержке Мими, Джон все же умудрился со скрипом попасть в Ливерпульский Художественный Колледж, который случайно оказался расположенным недалеко от школы Пола и Джорджа. Я же, тем временем, по настоянию родителей, подал заявление с просьбой о восстановлении меня в старший класс Квари Бэнк. Но, к моему облегчению, м-р Побджой заявил, что не видит никаких перспектив в моем «отставании на второй год».

А в итоге все кончилось к удивлению всех, в том числе и меня самого, поступлением в Ливерпульский полицейский колледж. Такой весьма непроизвольный выбор был инспирирован, главным образом, брошюрой этого колледжа, полной фотографий кадетов, играющих в снукер и плещущихся в большом бассейне. Это обещало веселое времяпрепровождение.

Я вовсе не горел желанием действительно стать полицейским, но все же прошел весь курс обучения. Нужно отметить, что тогда само отношение к этой профессии было совсем не таким отрицательным, как в наши дни. Дети тех лет все еще питали иллюзии по поводу традиционного образа дружелюбного и всегда готового помочь английского «бобби». И, во всяком случае, отец Найджела Уэлли был одновременно и офицером и джентльменом.

Во время первого года своей учебы мы с Джоном продолжали регулярно встречаться. То, что я больше не был «Кваррименом», не мешало мне часто бывать с ним в компании во время выступлений группы, которые я с радостью наблюдал уже как зритель.

Кроме того, иногда я даже ощущал некоторое преимущество перед ребятами на сцене, ибо их растущей популярности среди девушек, тэдди-кавалеры нередко противопоставляли свою яростную ревность. Разодетые в сверкающие ковбойские сапоги и рубашки с кисточками и держа в руках кожаные ремни, эти «крутые ребята» имели малоприятную привычку, доставлявшую им удовольствие: забираться на сцену и разглядывать группу «в упор».

Подобное поведение, несмотря на всю нашу расположенность к тэдди-боям, неизменно вызывали в нас ощущение, что мы — безоружные миссионеры, попавшие в дебри джунглей. Обычно такое случалось в глухом хулиганском районе Гарстона. Официально это место носило название Вилсон-холл, но чаще, и более точно, называлось «Кровавые ванны».

Субботние «танцы» в Вилсон-холле, на которых играли «Кварримены», были, по сути, всего лишь предисловием к тотальной войне, начавшейся между бандами.

После одного из таких концертов вултонские Род Джонсон и Джорджи Вилсон в компании еще одного-двух подобных хулиганов решили «проводить нас домой». Эта легендарная пара злонамеренных молодых работяг достаточно долго угрожала лидеру «Кваррименов», чтобы тот извлек из этого урок. По их поведению было совершенно ясно, что на сей раз они хотят сдержать свои обещания. Убегая во весь дух, словно от смерти, мы с Джоном бросили «чайную басуху», которую несли с собой, и в самую последнюю секунду успели запрыгнуть на заднюю площадку двухэтажного автобуса. К счастью, в тот вечер Джон был без своей гитары.

Однако, наша радость была недолгой. Уже на следующей остановке длинноногие Род, Вилло и их дружки нагнали автобус и заскочили в него. Они почти сразу нашли нас на втором малолюдном этаже, где мы прятались за задними сиденьями у самой лестницы. Без лишних разговоров, они тут же пустили в ход кулаки, а мы с Джоном старательно прикрывали лицо руками. Поскольку эти жлобы были намного старше, выше и хулиганистей нас, будущее казалось абсолютно безнадежным до того мгновенья, когда автобус подъехал к следующей остановке и Джон, неожиданно совершив эффектный прыжок, слетел вниз по лестнице.