Помощник начальника тюремного ведомства г. Исаев, равно как начальник тюрьмы г. Василькевич, категорически заявляли мне, что никому ничего подобного они не сообщали. Да будет же известно читателям, что все новости из тюрьмы высасываются гг. журналистами «осведомленной» прессы из пальца, частью собственного, а частью, как выяснилось, из не особенно опрятного пальца одного уголовного «корреспондента».
Не лучше ли было бы отказаться от этих источников осведомления?
Все это было бы смешно, как в значительной степени комической является и вся постройка, возведенная на почве тяжелых стихийных событий 3–5 июля или, по крайней мере, проектированная к возведению. Но смех замирает на устах у заключенных. Не от страха, конечно, не от мысли об ответственности, а от негодования перед тем неожиданным обилием обидных нарушений элементарных прав гражданственности и справедливости, которые были проявлены во время «подавления» мнимого восстания и «вскрытия» мнимой измены.
Уже выйдя из Крестов, я узнал о тяжелом состоянии здоровья Александры Михайловны Коллонтай5. Узнал о той моральной пытке, которой подвергли эту благороднейшую женщину, с таким пылом и с такой самоотверженностью, так целостно отдавшуюся идейному служению пролетариату.
И это еще прибавляет новую горечь к тому бесконечно тревожному чувству, которое я испытываю, обращаясь мыслью к оставленным мною товарищам по заключению.
Сегодня я имел возможность видеться с прокурором судебной палаты, которому и передал о состоянии умов в Крестах. Г. Карийский обещал сделать все возможное для того, чтобы предотвратить трагедию. На гауптвахте уже есть тяжело заболевшие в результате всего трехдневной голодовки, на почве предшествовавшего истощения. Кажется, это уже достаточное предостережение. Пусть энергично говорят те, чей долг говорить и чей голос еще достаточно громок, чтобы быть услышанным: пусть энергично вмешается в это дело Петроградский Совет Р и СД и Исполнительный Комитет.
<1917>
Идеология накануне Октября*
Предложение редакции этого сборника написать статью на тему, указанную в заглавии, сделано было мне за короткий срок до издания и застало меня на курорте, где я был лишен всякой возможности достать даже самые необходимые справочники, чтобы облегчить работу своей памяти и пополнить какими-нибудь материалами круг моих личных наблюдений. Вот почему я заранее предупреждаю читателя, что могу предложить в этой статье только не совсем систематизированные воспоминания об идеологических настроениях различных кругов населения накануне Октябрьской революции и притом только в Петербурге.
Главным наблюдательным постом для меня была, пожалуй, Петербургская городская дума.
Состоя временно — до слияния с большевистской организацией — в так называемой межрайонной организации1, я был выдвинут ею, почти сейчас же по окончании майского съезда Советов2, в качестве кандидата в городскую думу.
Проходил наш список, конечно, как объединенный с большевиками, так как уже тогда никаких политических разногласий между нами не было и не могло быть и временное разделение организаций продолжалось только в силу некоторых тактических соображений, одобренных ЦК, авторитетно руководившим обеими организациями в равной степени.
Поэтому и в думу городскую мы вошли как единая группа (если не ошибаюсь, в конце июня 17-го года).
Дума уже тогда представляла собою известный агитационный интерес. Это было, пожалуй, единственное место, где мы, коммунисты, могли непосредственно встречаться с эсерами, меньшевиками и кадетами.
Крайняя скудность средств, полная новизна аппарата (районные думы и т. п.) делала вопросы городского хозяйства не четкими и в горячей атмосфере революции лишенными самостоятельного значения. Выборами больше пользовались для подсчета голосов партий, а думской трибуной для политической агитации.
У меня нет под руками точных цифровых данных первых выборов, хотя они были очень характерны. Но общее соотношение сил и общее настроение было совершенно ясно.
Хотя наиболее крупные силы нашей партии были заняты в других местах, тем не менее и в думскую работу были брошены весьма недюжинные работники: кроме меня, из большевиков — Нахимсон, Калинин, Аксельрод, Закс, Пахомов и др., из межрайонной организации — Иоффе, Дербышев и др. Уже на выборах сказалось, что идеологически наша группа была сильнее всех. Ее выступления всюду встречались с большой симпатией. Рабочие и солдаты были главными нашими избирателями. Тем не менее почти половину, насколько я помню, думы первого созыва составляли эсеры, за которыми в то время шла вся обывательская масса. Из районных дум только Выборгская имела большевистское большинство. По этому поводу было немало ликования в прессе. И пресса враждебных нам партий, уличная пресса, уже тогда с величайшим беспокойством следила за крайним революционным флангом и была приятно очарована в общем довольно крупной победой эсеров.
Тем не менее самой большой группой после эсеров в думе были мы. Следующей за нами по численности была небольшая группа кадетов, руководимых Шингаревым, группа же меньшевиков была уже тогда весьма невелика.
Наступившие очень скоро после выборов июльские события сразу изменили ситуацию в думе, поэтому дума первого созыва дала сравнительно мало симптомов своей идеологии.
Ясно было лишь одно, что эсеры хотя и стеснялись несколько прямого союза с кадетами, но в конце концов братались с ними, а меньшевики тащились за эсерами, как хвост. Мы сразу оказались изолированной оппозицией. Тем не менее, согласно указанию центра, мы пытались завоевать места в управе, чтобы всюду проникать с нашей пропагандой.
Но тут-то и разразился инцидент, чрезвычайно характерный для озлобления фактически сплоченного думского большинства против нас и неразборчивости их средств. Какой-то инцидент во время пожара, подробностей которого я не могу вспомнить, самым грязным образом был истолкован кадетской прессой против хорошо известного всей партии товарища нашего Харитонова. Со скандалом и шумом дума требовала устранения Харитонова. Мы отказались уступить, и, так как дума, несмотря на наш протест, поставила на своем, мы объявили бойкот выборам в управу.
Если в этом довольно определенно пульсировавшем месте Петербурга руководимые эсерами, в то время уже совершенно безголовыми и не знавшими, куда они идут, обывательские круги выказывали по отношению к нам крайнее озлобление, смешанное со страхом, то после июльских дней это озлобление дошло до своего апогея.
Все помнят, конечно, ту вакханалию озверения, сказывавшуюся на улицах, в газетном вое, в позорных мероприятиях правительства, вроде разоружения рабочих.
В думе мы оказались как бы выброшенной из общего круга партией. Для меня это длилось недолго, так как я вскоре был арестован.
Я вышел из тюрьмы перед вторыми выборами в думу, когда рабочий класс, окрепнув несколько от понесенного в июле поражения и желая показать свою симпатию в глазах противников «повергнутому» большевизму, вновь встревожил буржуазию и ее приспешников, симптоматически послав в думу утроенную в своем числе большевистскую фракцию.
В новой городской думе эсеры не могли быть гегемонами. Они стояли в мучительном затруднении: на кого опереться?
Вместе с кадетами они имели слабое большинство. Но мы с такой энергией клеймили этот очевидный союз с буржуазией, что единственная сколько-нибудь значительная голова среди серой массы эсеров городской думы — Г. И. Шрейдер — при всем своем оппортунизме колебался. В конце концов управа была избрана приблизительно пропорционально от всех партий, и мы как для нашей пропаганды, так отчасти даже для хозяйственной и культурной работы в городе приобрели серьезные возможности. В управу от нас вошли я, в качестве товарища городского головы, и товарищи Кобозев и Пилявский в качестве членов управы.
