Студенты не желали слушать лекции доцента и, не раскрывая рта, гудели. Положение казалось безвыходным… Действительно, как поступить в такой ситуации? Но известно, что большевики не сдаются, и доцент нашел выход. Он предложил выйти из аудитории одному студенту. Тот, естественно, заявил, что он не «гудит». Тогда наш герой взял студента за руку и стал тащить к дверям. Тот упирался. В завязавшейся схватке доценту в конце концов удалось добиться своей цели. Когда он воротился к столу, к нему подошел другой студент и поднял руку победителя. Аудитория, как это обычно бывает на соревнованиях, принялась аплодировать…

Возмущенный доцент, схватив своего обидчика за руку, побежал к директору с требованием исключения. Гуманный директор перевел студента на заочное отделение на один семестр.

А ситуация в республике действительно была трудной. Из Москвы в Тбилиси срочно прикатила комиссия. Во второй половине дня всех преподавателей «по тревоге» собрали в конференц-зале института, куда буквально ворвался первый секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Шелепин, будущий «железный Шурик».

То, что произошло дальше, явилось калькой действия нашего доцента.

— Чем вы тут занимаетесь! — воскликнул возмущенно Шелепин. — Неудивительно, что студенты скандалят на улице. Я тут посмотрел план ваших научных работ и… Какой-то Чхаидзе пишет тему «Физическое воспитание у полинезийцев по материалам Миклухо-Маклая»… Что это такое? Кто такой этот Миклухо-Маклай, я вас спрашиваю? Мы проигрываем на международных соревнованиях по велосипеду, а тут Миклухо-Маклай! Мы проиграли наш традиционный вид — волейбол, а тут, понимаете, Миклухо-Маклай!!!

Все более возбуждаясь, с пеной у рта Шелепин вопрошал:

— И кто такой этот Чхаидзе? Кто он такой, я вас спрашиваю? Он, оказывается, профессор?!

Лев Владимирович Чхаидзе, в роли виноватого студента, встает нерешительно и произносит! «Позвольте…»

— Ничего я вам не позволю! Это безобразие! Миклухо-Маклай… Мы, понимаешь, в плавании отвратительно выглядим… Это хулиганство!

Лев Владимирович как мнимый поджигатель Москвы, которого граф Ростопчин бросает в жертву возмущенному народу, пытается что-то сказать:

— Разрешите…

— Садитесь! Ничего я вам не разрешу! Это хулиганство! Вот что это такое! Конечно, студенты будут протестовать, когда тут сплошной Миклухо-Маклай…

Закончив на самой высокой ноте, вконец изругав главного зачинщика беспорядков несчастного профессора, Шелепин стремительно выскочил из аудитории.

Виноватый во всем, оглушенный Лев Владимирович Чхаидзе так и остался стоять…

К чести присутствующих, никто эту атаку не принял всерьез.

Года через два после этой комедии «железный Шурик» стал председателем КГБ СССР.

— Лев Владимирович, слышали новость? — спросил я у Чхаидзе. — Не миновать теперь вам объяснений у следователя КГБ по поводу личности Миклухо-Маклая…

Бедный Чхаидзе не на шутку обеспокоился, хотя, конечно, понимал, что Шелепин, едва выйдя из аудитории, тут же позабыл и о Миклухо-Маклае и тем более о самом Чхаидзе.

Однако вскоре доцент, победивший студента, неожиданно умер. На его место пришел грязный пакостник. Потребовав, чтобы двери его кабинета обили дерматином со звуконепроницаемой прокладкой (оборудование своих кабинетов — первая забота советской бюрократии), этот негодяй зазывал к себе студенток и сотрудниц, склонял их к сожительству, для чего он, помимо угрозы неудовлетворительной оценки, имел наготове коньяк и конфеты. Однако все тайное становится явным. Одна из студенток обнародовала свою беременность. Ее перевели в московский институт, а нашего сладострастного идеолога партии «наказали», назначив на должность заведующего отделом Института марксизма-ленинизма.

Вместо него появился толстенький, румяный, спокойный человек. Привычка к кабинетам у него была очень устойчивой, даже сидение орлом в общественной уборной у него ассоциировалось с заседанием. Выходя из уборной, он неизменно пытался запереть дверь на ключ.

По-видимому, чрезвычайно вредно постоянно говорить одно, а подразумевать другое, проповедовать религию, в которую не веришь сам. Попросту говоря, постоянное вранье приводит к чрезвычайно болезненному состоянию и не может проходить бесследно… Наши заведующие кафедрой мерли как мухи осенью. Все, о ком я рассказываю, уже давно искупают свои грехи в аду.

Общим для них была низкая культура и слабое знание русского языка.

Однако приходили новые заведующие, кафедра росла, от нее отпочковывались новые и новые направления: основы марксистской этики, основы марксистско-ленинской эстетики — в свете новых сведений об основоположниках эти названия «научных дисциплин» звучат особенно анекдотично.

После войны множество офицеров Советской армии оказались не у дел. Чтобы их хоть чем-то занять, стали непомерно раздувать кафедры военной подготовки институтов. Военная кафедра нашего — по существу карликового — Грузинского института физкультуры, с которой ранее управлялся один-единственный капитан запаса, превратилась в целый штаб дивизии в составе двух полковников, подполковника и лаборанта, которым делать было абсолютно нечего.

Начальником кафедры был небольшого роста очень самоуверенный, неприветливый полковник в мундире с голубыми погонами авиатора. Впрочем, как выяснилось, был он выпускником Закавказской пехотной школы, служил начальником СМЕРШа в эскадрильи, а на самолетах летал лишь в качестве пассажира.

Любил полковник порассуждать на всякие отвлеченные темы, например, о том, как низка культура постоянного и переменного состава института. Его доверительной собеседницей была заведующая библиотекой Кетевана Максимовна Махарадзе. Военная кафедра располагалась на четвертом этаже, что крайне раздражало полковника. Он все примеривался к кафедре анатомии, которая занимала половину второго этажа. Стоящие при входе на кафедру анатомии учебные муляжи женского и мужского торсов дали полковнику повод именовать ее презрительно «ателье мод». Заведующий кафедрой анатомии профессор Гигуша Тваладзе не оставался в долгу и каждый раз, когда в прессе возникали статьи по вопросам разоружения или сокращения армии, говорил, что, по-видимому, пришло время сократить военные кафедры вообще. Полковник, в свою очередь, обвинял Тваладзе в попытках ослабить обороноспособность страны и в пособничестве империалистам. «Не исключено, — говорил он, — что профессор Тваладзе — засланный резидент, и с его личным делом необходимо разобраться соответствующим органам».

За всеми этими интригами у полковника, естественно, не оставалось времени на регулярные занятия со студентами, он даже перестал подниматься на четвертый этаж, где располагалась военная кафедра. Дойдя до второго, он видел налево «цитадель» противника, делал поворот направо и следовал в библиотеку, отводить душу с Кетеваной Максимовной, сетуя, как обычно, на постоянный состав (так он по-военному именовал педагогов и администрацию), который, по его мнению, состоял из одних дилетантов.

— Представьте себе, никто из них не сможет даже отличить иприта от адамсита! — восклицал он.

Его слушательница понятия не имела о том, что означают эти красивые иностранные слова, случайно застрявшие в памяти полковника от того времени, когда он проходил по программе пехотной школы курс боевых отравляющих веществ, но тем очевиднее для нее становилась его интеллигентность. Кетевана улыбалась полным золотых зубов ртом и, покачивая головой, говорила:

— Как я Вас понимаю, батоно[10] Георгий! Конечно, дилетанты!

Являясь дальней родственницей бывшего председателя ЦИК Грузии Филиппа Махарадзе, она, конечно, причисляла себя к интеллигенции. Впоследствии, впрочем, интеллигентность самого Филиппа подверглась значительному сомнению. Грузинские «неформалы» взорвали, как я уже говорил, могилу Махарадзе, когда выяснилось его соучастие в убийстве великого грузинского писателя, поэта и просветителя Ильи Чавчавадзе.