Тогда призвали младшего брата отчима Baco, который в то время преподавал в средней школе то ли историю, то ли литературу. В отличие от Саши, он получил высшее образование в Киеве, жил недалеко от нас на Гановской улице с прекрасной семьей, супругой Еленой Платоновной и двумя детьми, нашими сверстниками Шота и Марикой. Сашу выпустили, он немедленно уехал в Москву, а вместо него в тюрьму попал его брат.

Отец моего отчима Якоб Эгнаташвили был состоятельным человеком, в Гори осталось немало имущества. И, чтобы заплатить налоги, стали распродавать вещи из горийского дома. Однако налоги, все увеличивались, недоимки множились задним числом, и распродажа имущества была зряшной попыткой высвободить моего отчима от социалистической кабалы. Тем не менее нам регулярно сообщали, как в Гори идет распродажа.

По приезде в Москву отчим поселился у какого-то сапожника, который помнил его еще по выступлениям в цирке. Через Яшу Джугашвили отчиму удалось сообщить Сталину о сложившейся ситуации. Ночью к сапожнику приехали чины из НКГБ, и встреча Александра Яковлевича со Сталиным состоялась.

Результатом этого свидания с «вождем народов» было письмо на имя Лаврентия Берии, которое пришло из Кремля. В письме было сказано, что Александр Яковлевич отныне стал работником ЦИК Союза и все обвинения с него должны быть сняты.

Таким совершенно поразительным образом из прогоревшего тифлисского ресторатора мой отчим в одночасье попал в высшую кремлевскую номенклатуру, в так называемый сталинский «ближний круг»!

На этом кончается история нэпмана и начинается совсем другая история. Вскорости Александр Яковлевич получил назначение заведующего хозяйством первого дома отдыха ЦИК на самой южной точке Крыма в бывшем имении знаменитого фарфорозаводчика и лошадника Кузнецова — Форосе. Моя мама уехала к отчиму в Крым. Чтобы окончательно порвать с прошлым, Александр Яковлевич изменил даже написание своей фамилии и стал писать ее с буквы «И» — Игнаташвили, а в кремлевских приказах его фамилия теперь писалась через «Е» — Егнатошвили. А брат отчима Василий Яковлевич вышел из тюрьмы вернулся преподавателем в школу.

Мне было 13, а брату Мише — 15 лет, когда мы остались вдвоем в Тифлисе. Бюджет наш складывался из пенсии отца в 27 рублей, 35 рублей от проката рояля «Блютнер», который достался нам в наследство от дяди Кости, и 25 рублей стипендии брата, учившегося в ФЗО. Иной раз нам перепадали заработки от склепывания пружин патефонов, починки электропроводки, смены пробок или фотографирования стареньким аппаратом. Однажды меня позвали снимать покойника. Я сгонял с его лица мух, поправлял цветы, а потом оказалось, что умер он от черной оспы. Слава богу, пронесло.

Все, что можно было продать, кроме мебели и пары картин, к тому времени было уже продано для уплаты налогов. Рынки, еще совсем недавно полные провизией, обезлюдели — крестьяне не ехали в город. Налоговики из НКВД поработали хорошо — прилавки опустели. Наступило время карточного распределения, и мы с братом были постоянно голодными. Однажды, когда я пришел домой, хлеб мой оказался съеденным гостями брата. На столе лежало яйцо. Я решил его сварить, но Миша сказал, что яйцо ему подарил наш бывший швейцар Петрос. Я очень разозлился на брата, полез драться и победил его. Потом расплакался и ушел к товарищу. Там меня накормили вареной картошкой.

Тем временем я закончил 7 классов, и мы втроем с Мишей и Бичико поехали на лето в Форос. Денег было в обрез. Попав в Батуми, мы стали объедаться пирожными в греческих кондитерских. Остатки денег у брата украли при посадке, и двое суток на теплоходе «Крым» мы голодали.

Нас встретил Александр Яковлевич и в кузове полуторки повез в Форос. Дорога шла степью, затем начался подъем на хребет Яйла. Сквозь небольшой туннель в скале — Байдарские ворота, мы проехали перевал, и перед нами открылась замечательная панорама бескрайнего моря. Обычно экскурсионные автобусы здесь делают остановку, чтобы путешественники полюбовались этим прекрасным видом и поели шашлыков.

Форос расположен за перевалом на склоне хребта. Море за многие века отвоевало у суши значительную часть, и берег здесь весьма крут. Пляжа практически нет, зато много огромных камней, теплых и ласковых летом, на которых приятно лежать и загорать. В отдалении — на не столь крутых склонах Фороса — были виноградники, ниже — огромный декоративный дендрарий — парк с растительностью, собранной бывшим его владельцем со всех континентов (фото 52–53). В парке много особо украшенных мест — «Райский уголок» с водопадом, образующим небольшое озеро в тени ливанских кедров, таинственный грот, «Итальянская площадка», где по середине куртин стоят вазы сплошь из различных цветов.

Бывший владелец Фороса, знаменитый фарфорозаводчик Кузнецов, содержал значительный конный завод, поэтому было много площадок для выезда лошадей, и огромный центральный круглый манеж, от которого, в виде лучей, отходили конюшни.

Бывшие лошадиные стойла были перестроены в помещения для отдыхающих попроще, а во дворце Кузнецова проживали наиболее почетные гости. Стены гостиной дворца были расписаны маслом известными художниками. Для развлечения имелась прекрасная бильярдная и кегельбан, различные игровые площадки. Был также клуб для рабочих, и кухня с большой столовой. В имении было множество всяческих построек для обслуги, содержания экипажей и прочее.

Ранним утром следующего дня Александр Яковлевич разбудил нас со словами: «Если вы думаете, что приехали сюда как главные отдыхающие, то я должен вас разочаровать…», и тут же определил нас на работу: Бичико — возчиком, Мишу — пастухом, а меня в помощники к огороднику. Этот самолюбивый человек не хотел пользоваться своим положением. Кроме того, Александр Яковлевич не терпел бездельников.

Работа мне нравилась. С утра, до появления парохода «Пестель», который заменял нам часы, я полол траву, рыхлил землю, подвязывал помидорные кусты, да мало ли работы на огороде. На завтрак мы ели помидоры и огурцы, заедая чесноком, а самое главное, хлеб был без ограничения. После возвращения с работы кто-либо из нас, братьев, приносил в судках обед. Денег нам не выписывали, работали мы за пропитание. Кроме того, нам было запрещено посещение биллиардной. Впрочем, этот запрет мы тайком нарушали.

Александр Яковлевич вечно что-либо придумывал по части улучшения хозяйства: расширил теплицы, закупил и откармливал телят на мясо, на окрестных склонах появлялись новые плантации виноградников… Некоторые из его затей заканчивались конфузом. Однажды, например, он надумал разводить раков, купил их целую корзину и пустил в бассейн, где собиралась вода для полива огородов. Через некоторое время вода из бассейна перестала поступать. Оказалось, раки, любящие проточную воду, все один за другим полезли в сливную трубу, которая не была защищена сеткой, и подохли в ней. Пришлось трубу разобрать и вычистить из нее дохлых раков.

С утра до вечера Александр Яковлевич в качалке, запряженной его любимым жеребцом Чертом, мотался по территории. Директору дома отдыха, большевику-каторжанину Калугину бесконечные затеи управляющего не нравились, так как подчеркивали его собственную бездеятельность. Калугин считал, что уже добился своего и имеет право занять место бывшего барина Кузнецова по всем статьям. Командно-административная система в лице директора не выносила заинтересованности Александра Яковлевича: Калугин был всегда против его хозяйственных инициатив. Естественно, между моим отчимом и Калугиным возникла взаимная неприязнь, которая в конце концов вынудила Александра Яковлевича искать другое место работы.

Летом в Форосе отдыхало множество известных советских деятелей и их детей, впоследствии репрессированных или погибших. Среди них мы дружили со странным человеком, шурином Сталина Федей Аллилуевым. Он ходил в кепочке и с палкой, с вечно приклеенной к губе папироской и напевал свою любимую песню «Гоп со смыком». Взрослому обществу он предпочитал нас. Отдыхала в Форосе дочь Рыкова — Наташа, племянник Свердлова Адя, братья Кутузовы, Ада Полуян, вдова Лациса с рыжим сыном и множество других, впоследствии исчезнувших людей. Бичико, который был старше меня на три года, сдружился с некоторыми из них, за что потом чуть не поплатился своей карьерой, а может быть, и жизнью.