Любопытно, что в газете «Совершенно секретно» в № 9 за 1990 год вдова Берии Нина Гегечкори сообщает корреспонденту, что в Тифлисе они жили бедно. Нет сомнения, что и остальные ее откровения столь же «правдивы».

Переехав, Берия передал нашу квартиру своему заму — чекисту Левану Гогоберидзе, отцу известного кинорежиссера Ланы Гогоберидзе. Вскоре и Леван Гогоберидзе тоже «улучшил свои жилищные условия» и съехал, а вскоре был расстрелян. Нашу квартиру занял некто Акимов, женатый на сестре видного деятеля компартии Грузии Шалвы Элиава, который совместно с Орджоникидзе ввел в Грузию Красную Армию и подписал известную телеграмму Ленину: «Над Тифлисом реет Красное знамя…»

Акимов, однако, не успел воплотить свойственное коммунистам заветное желание «улучшить жилищные условия», поскольку наступила пора репрессий и Берия за короткое время расстрелял всех любителей занимать армянские особняки, как, впрочем, и большинство тех, кому эти квартиры и особняки принадлежали.

В конце концов социальная справедливость восторжествовала и в нашу квартиру водворился детский сад.

Об этих сменяющих друг друга, гебистских заселениях в наш родовой дом моя дочь Лилли рассказала известному кинорежиссеру Отару Иоселиани, когда она снималась в эпизодах его первого фильма «Жил певчий дрозд».

Много лет спустя на основе рассказа моей дочери Иоселиани снял художественный фильм — «Разбойники. Глава седьмая». Местом съемок этого седьмого фильма Иоселиани как раз и стал наш родовой дом. В кино, как это когда-то было на самом деле, чекисты с семьями, сменяя друг друга, въезжали в нашу просторную квартиру — порой на кухне еще жарилась яичница. Довольные новоселы с удовольствием доедали эту яичницу, предварительно расстреляв тех чекистов, которые незадолго до этого разбили яйца на сковородку.

Этот фильм Иоселиани демонстрировался на кинофестивале в Сан-Франциско, где мне — спустя семьдесят лет! — снова довелось пережить историю моего детства.

Впрочем, высокие руководители коммунистической партии тогда еще не предвидели для себя столь пагубных последствий и продолжали повсеместно нарушать декларации и лозунги, под которыми они захватили власть. Сколько же их, шустрых экспроприаторов, селилось вокруг нас: Гриша Енукидзе (родственник Авеля), Поликарп Бахтадзе, Шура Манташев, Шатиров, Кочаров. Напротив, в дом № 11, въехал родственник Булата Окуджавы — тоже видный коммунист — с сыном Кукури, который был моим товарищем, Еркомаишвили с сыном Володей (он ухаживал за моей сестрой) и двумя дочерьми. В № 17 жил азербайджанский деятель компартии Гаджинский с многочисленным семейством, за углом, на улице Энгельса, жил хромой красавец Саша Гегечкори, на Лермонтовской улице жил еще один видный деятель Иванов-Кавказский…

Кажется, никому из первых коммунистов Грузии, кроме Филиппа Махарадзе и Михи Цхакая, который переселился в Москву и впоследствии стал нашим соседом в «большом сером доме на набережной», не пришлось умереть своей смертью. Еркомаишвили, когда за ним пришли чекисты, застрелился. Кочаров повесился на спинке кровати, Гаджинский повесился в тюрьме на подтяжках (возможно, не без чужой помощи), некоторые погибли в автокатастрофах, вероятнее всего, подстроенных, большинство из них расстрелял Берия…

Уже в наши дни молодежь Грузии взорвала могилу Ф. Махарадзе, замешанного в убийстве Ильи Чавчавадзе… Даже праха ни от кого не осталось. Впрочем, возможно, где-то в колумбарии осталась урна с прахом Михи Цхакая, который знал Ленина лично. Осталась ли?.. Страшная судьба быть экспроприатором и террористом, расстрелянным своими же партийными «товарищами», ими же реабилитированным и, в конце концов, забытым своим народом…

Вернемся к рассказу о моем отце Иване Михайловиче Алиханове.

Вернувшись в Тифлис, он получил звание «мокалака», которое давалось царским правительством знатным тифлисским армянам и значило буквально «принадлежащий городу». Вскоре мой отец вошел в директорат Тифлисского Императорского Русского Музыкального общества — он есть на общем снимке среди членов этого общества (фото 10) — и стал меценатствовать, установил ряд стипендий талантливым молодым музыкантам и даже пытался петь на сцене оперного театра.

Однажды, много лет спустя, когда в качестве фотографа от Общества культурных связей с заграницей (ГОКС) я пришел в тифлисскую консерваторию снимать класс профессора Шульгиной, она спросила меня: «Нельзя ли приобрести фотографии для класса?» Я ответил, что следует обратиться в ГОКС и спросить Алиханова. Тогда она поинтересовалась, не знал ли я Ивана Михайловича и его очаровательную супругу. Когда выяснилось, что я их сын, она необычайно оживилась и велела своим студентам позвать профессора Тулашвили. Обе старушки с умилением вспоминали то время, когда они были стипендиатками моего отца…

Но вот произошла революция, и мой отец стал работать в консерватории бухгалтером.

Порода Алихановых была крепкой. Из всех детей только тетя Мария Беренс — из-за горя по поводу безвременной гибели на Первой мировой войне своего младшего сына — умерла относительно рано, остальные дожили лет до восьмидесяти. Но мой отец, заболев туберкулезом в 1926 году, оказался, по приговору врачей, безнадежен. Конечно, у него сохранилось, с теперешней моей точки зрения, немало нажитого добра, но, став внезапно беднее в 10 тысяч раз, он стал скуп и раздражителен… Перед ним стояла неразрешимая проблема — трое детей, непрактичная, не имеющая никакой специальности жена и совершенно непредсказуемая перспектива… Он сдал одну изолированную комнату в нашей квартире новому жильцу Александру Яковлевичу Эгнаташвили.

Зимой 1926 года к нам в гости из Германии приехала мамина младшая сестра Эльза. Она была крупная, но, в отличие от мамы, весьма некрасивая. Муж ее был врачом. Детей у них не было. Оценив ситуацию в нашей семье, она предложила моей старшей сестре Лизе переехать к ней в Германию. Мама с радостью согласилась, что впоследствии, долгое время, среди родственников вменялось ей в вину. Так моя сестра Лизочка оказалась в Германии в качестве прислуги родной тети.

17 марта 1927 года мой отец скончался и был похоронен на кладбище Ходживанк рядом со своей первой женой.

После нашего вынужденного переселения в квартиру персидского посланника наш дом притих. Куда-то подевались многочисленные визитеры, заполнявшие когда-то гостиную и столовую, где во время чаепития за большим столом с самоваром продолжались споры — с какой масти следовало ходить и нужно ли было объявлять малый шлем в пиках… Пропали и веселые итальянцы, братья Фредерико и Джиджино. Кончились и домашние концерты, так как наш роскошный рояль «Бехштейн» понравился Нине Берия и был ею экспроприирован.

Ежедневно продолжала свои визиты тетя Аннета, которую отец иронически называл «дежурной». Она считала своим семейным долгом воспитывать нас с братом. Водрузив на тонкий нос пенсне и облизывая сохнувшие губы, она подолгу читала нам «Тараса Бульбу», «Вечера на хуторе близ Диканьки»… Благодаря тете Анне я на всю жизнь стал прилежным читателем и особенно полюбил Гоголя, Щедрина, Пушкина и вообще русскую литературу.

Продолжали приходить к нам лишь немногие друзья и знакомые, которых я бы назвал «антики старого Тифлиса». О них пойдет речь.

Наиболее близким отцу человеком и его постоянным партнером по нардам был бородатый брюнет небольшого роста, обедневший телавский обыватель Гаспар Егорович Татузов. Он был известным в городе острословом и выдумщиком (как «Абуталиб» Расула Гамзатова, высказывания которого разносились по всем аулам).

Гаспар Егорович, например, составил реестр тифлисских дураков и определил им порядковые номера. Если в обществе появлялся кто-либо из числа «ордена дураков», Гаспар, незаметно для него, растопыренными пальцами, приложенными к щеке, показывал присутствующим гостям «номер» пришельца. Эта выдумка долгое время поила и кормила Гаспара Егоровича. Каждый потенциальный дурак старался заручиться его добрым расположением, чтобы, не дай бог, не попасть в позорный список.