Как выяснилось на процессе, Чичико Пачулия имел прямое отношение к расстрелу малолетнего сына бывшего председателя ЦИК Абхазии Нестора Лакобы. За какие-то огрехи сам Лакоба — уже после естественной смерти — был предан большевистской анафеме, и его прах был вырыт из могилы и брошен на свалку.

Пачулия был осужден на 15 лет. Отсидел, вернулся и умер дома.

В последний год войны мы с Сашей Палавандишвили недалеко друг от друга часто приторговывали шмотьем на сабурталинском «толчке». Саше всегда не хватало зарплаты на содержание семьи. Уже в бытность директором института он продолжал прирабатывать, давая в саду на фуникулере сеансы одновременной игры в шахматы (фото 77). У Саши была удивительно цепкая память, он помнил имена и фамилии многих студентов и иной раз мог ошеломить кого-либо из них вопросом о состоянии здоровья дедушки или об отсроченном экзамене, поскольку не забывал поданные ему по этому поводу заявления.

Знакомых у Саши Палавандишвили было множество, и в любой компании его принимали за своего. Зная его безотказную доброту, к нему постоянно обращались сотрудники, и Саша никому никогда не отказывал в посильной помощи. Даже в тех случаях, когда для этой цели было необходимо обращаться в вышестоящие инстанции.

Саша был душой и украшением любого застолья. Заправский тамада, он умел украшать тосты нестандартными эпитетами. Его остроумие и доброта вовлекали в общее настроение всех: пожилых женщин он радовал искренне высказанным комплиментом, мужчин — веселым анекдотом, скучающих приглашал на танец и сам кружился, постепенно разводя, как крылья, свои длинные руки.

Расскажу случай, характеризующий нашего директора.

Проходили очередные выборы. Саша был председателем районной избирательной комиссии, которая помещалась в здании института. Когда поздно вечером подсчет бюллетеней подошел к концу, он сказал:

— Друзья, мы проделали большую работу, все устали и, конечно, голодны. Давайте закончим дело небольшим «кейпом» (кутежом), — и положил на стол десять рублей.

Все с энтузиазмом поддержали предложение председателя комиссии и, желая превзойти его, не скупились. Собралась изрядная сумма. Тогда Саша взял свою десятку обратно и сказал:

— Вы, сукины дети (по-грузински это обращение к младшим звучит ласково-поощрительно), конечно, сами не догадались бы угостить своего директора хотя бы в складчину. Я вам предоставляю такую возможность.

Вечер закончился ко всеобщему удовольствию. Саша ушел.

А теперь предоставим слово Шакро — старику-сторожу, который коротал ночь в вестибюле института:

— Директор спустился по лестнице, остановился и спросил меня:

— Тебе, наверное, скучно?

— Такая у меня работа, — ответил сторож.

Саша спросил:

— А ты умеешь играть на барабане кинтаури (танец кинто)?

Сторож стал отбивать на столе кинтаури.

— А теперь спой.

— Неудобно мне петь, — ответил сторож.

Тогда Саша спросил:

— Кто я для тебя?

— Директор!

— Ну раз я твой директор, я тебе велю — пой и играй!

Я начал петь, отбивая такт руками, а директор стал танцевать. Потом он остановился, вынул из кармана пальто накрытую стаканом бутылку вина, а из другого — завернутую в салфетки половину цыпленка, и сказал:

— Будь здоров! — Поцеловал меня и ушел.

У рассказчика всякий раз слезились глаза, когда он заканчивал эту историю.

Известно, что дороже всего ценится и дешевле всего обходится внимание к человеку. Это правило было всегда естественным для Сашиной натуры. Жаль, что громадное большинство людей, особенно сейчас, не понимают этого.

Конечно, такой человек, как Саша, не вписывался в новую систему с двойной моралью. Время наступило уже совсем иное, начиналась брежневская пора. Страна, по примеру высших бонз, стала опускаться в трясину взяточничества, коррупции и делала первые шаги на пути создания мафий. Естественно, не миновала этой моральной деградации и наша спортивная отрасль.

К руководству Комитетом по физкультуре и спорту пришел бывший директор трамвайно-троллейбусного треста самодур и шовинист Г. Сихарулидзе. Новая должность представляла массу преимуществ, наиболее заманчивой из которых была возможность частого выезда за рубеж.

Поначалу некомпетентность Сихарулидзе была совершенно вопиющей. Когда старший тренер сборной республики по легкой атлетике пожаловался на отсутствие стартовых колодок, председатель спорткомитета сказал:

— Не морочьте мне голову! В Тбилиси есть большая обувная фабрика «Исани». Обратитесь к ним, они вам дадут колодки на любой размер.

Сборная команда республики получала «шиповки» для бега централизованно. Когда же при стадионе «Динамо» была открыта обувная фабрика, председатель в целях наживы решил изменить это правило. В Москве у него был постоянный номер в гостинице «Берлин», а также постоянный представитель для связи со Всесоюзным спорткомитетом. Приезд нашего председателя Сихарулидзе в Москву был праздником для всех работников Всесоюзного комитета, от привратника до председателя, т. к. все они, в зависимости от ранжира, одаривались коньяком и вином. Как старый обувщик, Сихарулидзе потребовал, чтобы вместо спортивной обуви в Грузию присылалась импортная кожа, из которой делалась модельная обувь для «левой» торговли, а сборным командам Грузии выдавалась некондиционная обувь местного производства. Однажды на заседании кто-то из тренеров пожаловался, что местные «шиповки» через три-четыре тренировки разваливаются, на что «находчивый» председатель возразил:

— Вам лишь бы на что-нибудь жаловаться, «плохому танцору яйца мешают»! Я был в Риме и сам видел, как Абебе Бекила выиграл марафонский бег босиком! А вам подавай другие «шиповки».

После смерти Брежнева в республике произошла смена «команды». Был переведен в Москву покровитель нашего председателя В. Мжаванадзе. Ревизия деятельности комитета выявила массу финансовых нарушений. Материально ответственные лица, подельники председателя, получили сроки. Причастность к новому привилегированному большевистскому классу-номенклатуре, спасла самого председателя. Как и все такого рода «шалуны», он ушел на персональную пенсию, но недолго протянул…

Председателя комитета Сихарулидзе очень беспокоило, что в институте физкультуры четырьмя кафедрами заведовали лица некоренной национальности. Однако его неоднократные распоряжения по исправлению «этого безобразия» Саша Палавандишвили не мог выполнить. Во-первых, потому, что не наступил срок перевыборов, во-вторых, считал, что смена хороших специалистов отрицательно повлияет на учебный процесс и, наконец, как я думаю, самое главное состояло в том, что его натура не позволяла ему переступить через впитанные с молоком матери моральные нормы. Александр Георгиевич Палавандишвили был, как и все культурные люди, интернационалист и не мог, и не хотел преследовать людей по национальному признаку.

Был такой случай. В процессе соревнований представители Азербайджана, нарушив нашу предварительную устную договоренность о переносе времени одной схватки, подали на меня в комитет жалобу (фото 74).

Среди жалобщиков был и зампредседателя комитета Азербайджана, который сдавал мне выпускные экзамены в Баку. Я сказал ему, что результат их кляузы будет только один — меня снимут с работы.

Председатель спорткомитета, забросив все дела, вызвал нашего директора, в сопровождении своих заместителей «вершить суд» надо мной. На просьбу азербайджанцев вернуть их несправедливую жалобу, последовал ответ:

— Ваше дело было подавать жалобу, а наше — принимать меры.

Как я и предполагал, результатом судилища было распоряжение Александру Георгиевичу «рассмотреть вопрос о соответствии И. Алиханова занимаемой должности». Удрученные, мы с ним вместе вышли из цирка, где проводились соревнования. Я рекомендовал ему подчиниться, а он спрашивал меня: «А что я напишу в приказе?»

Таких случаев давления на Сашу, наверное, было немало. И поскольку он был человеком бескомпромиссным, над ним уже сгущались гневные комитетские тучи. Все ожидали, что его освободят от работы…