Как, черт побери, все это понять? Хоть бы кто-нибудь подсказал, что делать. Иначе мне останется только убегать от погони всю жизнь с проклятым черепом в охапке.

Я допил пиво, доел салат и глубоко вздохнул. Но не успел выдохнуть, как раздался взрыв, стальная дверь распахнулась внутрь – и в квартиру ступил человек огромных, поистине исполинских размеров. Стильного кроя гавайка, армейские штаны цвета хаки, на ногах – белые кроссовки размером с ласты аквалангиста. Голова обрита, нос переломан, шея толщиной с мою грудную клетку. Под набухшими свинцовыми веками неестественно ярко белели глаза. Искусственные, решил было я, но его нервно прыгавшие зрачки меня тут же в этом разубедили. Росту в нем было метра два, но плечи такие широкие, что у его гавайки, напоминавшей две сшитые вместе простыни, на груди пуговицы не сходились с петлями.

Верзила глянул на развороченную дверь – так же небрежно, как я гляжу на пробку, вынутую из бутылки с вином, – и перевел взгляд на меня. Особо сложных эмоций я в этих глазах не увидел. Он смотрел на меня, как на предмет интерьера. Да я бы и сам сейчас с удовольствием превратился в какую-нибудь табуретку.

Затем верзила посторонился, и из-за его бедра показался человечек. Совсем коротышка – метра полтора ростом, худенький, с правильными чертами лица. В голубой спортивной рубашке «Лакост», плотных брюках беж и туфлях светло-коричневой кожи. Как пить дать, все куплено в крутом универмаге для детишек богатых родителей. На запястье поблескивал золотой «ролекс»; а поскольку детских размеров фирма «Ролекс» не выпускает, часы смотрелись на нем, как наручный коммуникатор капитана Кёрка из «Звездного пути».[36] Выглядел коротышка лет на сорок. Ему бы еще сантиметров двадцать – сошел бы за второразрядного телеактера.

Не разуваясь, Верзила прошел на кухню, сграбастал одной рукою стул и поставил напротив меня. Коротышка чинно вошел следом и сел. Верзила встал чуть позади меня, оперся о раковину, сложил на груди ручищи – каждая с ляжку обычного человека – и принялся буравить глазами мою спину в области почек. М-да. Зря я пренебрег пожарной лестницей. Что-то мое шестое чувство совсем перестало работать. Хоть вези его на ремонт в автосервис.

Коротышка поглядел куда-то мимо меня и даже не подумал представиться. Просто достал из кармана сигареты с зажигалкой и выложил перед собою на стол. Курил он «Бенсон-энд-Хеджес», а прикуривал от золотого «дюпона». Что окончательно убедило меня: разговоры о том, что в торговом кризисе виновата заграница – явная дезинформация. Коротышка взял зажигалку со стола и принялся с большой ловкостью вертеть ею в пальцах. Прямо-таки цирк по вызову – если, конечно, забыть о том, что я никого не вызывал.

Я нашарил на холодильнике пепельницу с эмблемой «Бадвайзера», подаренную мне в каком-то баре, пальцами стер с нее пыль и поставил на стол. Коротышка щелкнул зажигалкой, прикурил, затянулся и, прищурившись, выпустил дым. Во всем его облике было что-то неестественное. Лицо, руки, ноги – все маленькое. Как если бы человека нормальных пропорций скопировали в масштабе три к четырем. В результате обычная сигарета «Бенсон-энд-Хеджес» смотрелась у него во рту как новенький незаточенный карандаш.

Ни слова не говоря, Коротышка сидел, выдувая сигаретный дым и задумчиво его разглядывая. В фильме Жана-Люка Годара[37] перед этой сценой появился бы субтитр: «Наблюдает, как дымится его сигарета». Но, к сожалению или к счастью, картины Годара давно уже вышли из моды. Когда сигарета истлела на треть, Коротышка постучал по ней пальцем и сбросил пепел на стол, проигнорировав пепельницу.

– По поводу двери, – произнес он тоненьким птичьим голоском. – Сломать ее было необходимо. Поэтому мы сломали. Мы, конечно, могли открыть ее тихо. Но необходимости в этом не было, так что не обижайся.

– В доме ничего нет, – сказал я. – Можете искать – сами увидите.

– Искать? – якобы удивился Коротышка. – Искать… – повторил он и, не вынимая сигареты изо рта, быстро потер одну ладонь о другую. – А что мы, по-твоему, должны у тебя искать?

– Ну, я не знаю. Но вы же пришли сюда, чтобы что-то найти? Вон, даже дверь разворотили…

– Не понимаю, о чем ты, – сказал он. – Уверяю, ты ошибаешься. Нам ничего не нужно. Мы просто пришли с тобой поболтать. Мы ничего не ищем и ничего не хотим. Ну, разве от глотка кока-колы не откажемся.

Я полез в холодильник, достал две банки колы, купленные, чтобы разбавлять виски, и поставил вместе с парой стаканов на стол. А себе открыл очередную банку пива.

– Он тоже будет? – спросил я, ткнув пальцем в Верзилу.

Коротышка поманил его. Без единого звука тот вырос перед столом и взял банку. Несмотря на габариты, двигался он на удивленье легко.

– Когда выпьешь, покажи ему фокус, – велел Коротышка. И, взглянув на меня, пояснил: – Маленькое шоу.

Обернувшись, я посмотрел на Верзилу. Тот залпом осушил банку колы и, убедившись, что внутри не осталось ни капли, поставил банку на ладонь и сложил пальцы. Со звуком разрываемой газеты красная банка за одну секунду превратилась в плоский жестяной блин. При этом на лице Верзилы не дрогнул ни один мускул.

– Так может каждый, – прокомментировал Коротышка.

Не знаю, подумал я. У меня бы не получилось даже под дулом пистолета.

Затем Верзила сжал жестяной блин пальцами и, лишь немного скривив губы, аккуратно разорвал его на мелкие кусочки. Однажды я видел, как рвали пополам два сложенных вместе телефонных справочника. Но чтобы с прессованной жестью обращались, как с промокашкой, я наблюдал впервые. Никогда сам не пробовал, но представляю, чего это стоит.

– Еще он скатывает в трубочку стоиеновые монеты, – добавил Коротышка. – А это умеют очень немногие.

Я молча кивнул.

– Так же легко он откручивает людям уши.

Я снова кивнул.

– Три года назад он занимался профессиональным реслингом, – продолжал Коротышка. – Отличный был спортсмен. Если б не травма колена, стал бы чемпионом. А что? Молодой, здоровый как слон, порхает, как балерина. Да вот беда – повредил колено. И из большого спорта пришлось уйти. Все-таки в реслинге самое главное – скорость…

Он посмотрел на меня, и мне осталось лишь снова с ним согласиться.

– С тех пор я и забочусь о нем. Двоюродный брат, как-никак.

– А средних размеров в вашей семье не рожают? – вырвалось у меня.

– Повтори, что ты сказал, – спокойно произнес Коротышка, глядя мне прямо в глаза.

– Так… Ничего.

Несколько секунд он раздумывал, как поступить, но затем, похоже, махнул на меня рукой, бросил на пол окурок и придавил ботинком. Я сделал вид, будто ничего не заметил.

– Ты должен расслабиться, – посоветовал Коротышка. – Вдохни поглубже. Сбрось напряжение. Если ты не расслабишься, мы не сможем поговорить по душам. Чувствуешь, какие у тебя твердые плечи?

– Можно взять из холодильника еще пива?

– Ну конечно. Это же твой дом, твой холодильник и твое пиво, разве нет?

– Дверь тоже была моей, – сказал я.

– Забудь о двери. Будешь столько об этом думать – плечи совсем закостенеют. Твоя дверь была дешевым дерьмом. С такой зарплатой, как у тебя, нужно жить там, где двери получше.

Я решил не думать о несчастной двери, достал из холодильника еще одну банку, откупорил и сделал глоток. Коротышка налил в стакан колы, подождал, пока осядет пена, и отпил половину.

– Ну ладно, – продолжал он. – Извини за небольшой беспорядок. Главное, чтобы ты понимал: мы пришли тебе помочь.

– И для этого разворотили мне дверь?

Лицо у Коротышки вдруг густо покраснело, а ноздри раздулись и затвердели.

– Разве я не просил забыть о паршивой двери? – очень тихо поинтересовался он. И, обратившись к Верзиле, повторил вопрос. Тот кивнул: да, мол, было такое. Я понял, что передо мной – нервический тип. А иметь дело с нервическими типами я люблю меньше всего на свете.