Дожидаясь кофе, я стал вспоминать, как выглядела очаровательная толстушка. Деталь за деталью восстанавливал в памяти ее квадратные сережки, розовые костюм и туфли на каблучках, ее плотные икры, мягкую линию шеи, черты лица и так далее. Странное дело: каждую деталь я помнил довольно отчетливо, но когда попытался собрать все в одно целое, портрет получился на удивление размытым. Наверное, давно не спал с толстушками. И забыл, как это на самом деле. Если вспомнить, последний раз я был с полной женщиной два года назад.

Однако старик прав: манеры толстеть у людей весьма и весьма разнообразны, и каждая толстушка толста по-своему. Однажды – в тот самый год, когда «Красная Армия» устроила заварушку в Каруидзаве,[12] – я соблазнил девушку с фантастически толстой задницей. Работала она за конторкой в банке и часто меня обслуживала. Слово за слово – мы с нею разговорились, как-то вечером сходили в бар, а потом оказались в одной постели. И, собственно, уже только там я впервые заметил, насколько грандиозна у нее нижняя половина. До этого я видел ее, в основном, только за стойкой и не мог знать, какая она внизу. Все оттого, что в студенчестве слишком увлекалась пинг-понгом, сказала она, но я не уловил в таком объяснении никакой логики. Никогда не слышал, чтобы от пинг-понга толстели, а тем более – исключительно ниже пояса.

Но ее полнота была очень милой. Я прикладывал ухо к ее бедру, и мне грезилось, будто я чудным весенним днем лежу в мягкой траве на залитой солнцем поляне. Ее поясница напоминала свежайший футон,[13] а округлые линии ног гармонично и плавно смыкались в промежности. Но когда я похвалил ее прелести, – а я из тех, кто сразу хвалит, если нравится, – то услышал в ответ лишь: «Да ладно тебе». Кажется, она так и не поверила в мою искренность.

Конечно, доводилось мне спать и с обычными толстыми женщинами. А дважды – с совсем тучными, чьи формы состояли сплошь из валиков плоти. Первой такой у меня была учительница музыки по классу синтезатора, а второй – безработная художница-стилистка. И, должен заметить, даже из этих женщин каждая толстела по-своему.

Наверно, и впрямь есть тенденция: чем больше спишь с разными женщинами, тем безнадежней уходишь в чистую технику секса. И удовольствие как таковое тускнеет. Понятно, что в самом желании никакой техники быть не может. Но стоит желанию разлиться рекой, и тебя затягивает в водопад удовольствия, который в конечном итоге выливается в заводь полового акта. И вот ты уже стремишься не к водопаду, который тебя чему-то научил прежде, но к заводи, куда ты однажды приплыл, потому что использовал такие-то технические навыки. Постепенно у тебя, как у собаки Павлова, вырабатывается рефлекс, и из реки желания ты приучаешься сразу сигать в заводь акта… Или мне только так кажется с годами?

Я прервал размышления о голых толстушках, расплатился и вышел. Заглянул в ближайшую библиотеку, подошел к конторке и сообщил длинноволосой библиотекарше, что меня интересует все о черепах млекопитающих. Та с трудом оторвалась от какого-то покетбука и посмотрела на меня снизу вверх.

– Прошу прощения? – переспросила библиотекарша.

– Все – о черепах – млекопитающих, – повторил я, внятно проговаривая каждое слово.

– Все-о о черепа-ах млекопита-ающих! – произнесла она с чувством и нараспев. Будто объявила название поэмы, которую собирается продекламировать перед затаившей дыхание аудиторией. Ну и дела, улыбнулся я про себя. Неужели она таким же образом реагирует на все, о чем бы ее ни спросили? Например:

Исто-ория ку-укольного теа-атра!

Осно-овы кита-айской гимна-астики!

Ей-богу, было бы забавно послушать поэмы с такими названиями.

Закусив губу и немного подумав, библиотекарша сказала:

– Минутку, сейчас посмотрим, – и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, набрала на компьютере слово «млекопитающие». На экране появился список книг названий в двадцать. Она взяла световое перо и вычеркнула оттуда примерно две трети. Потом записала то, что осталось, и набрала еще одно слово – «скелеты». Выскочило еще семь-восемь заголовков, два из которых она оставила и добавила к прежнему списку. Наблюдая за ней, я подумал: как все-таки изменились библиотеки за какие-то пару десятков лет. Кармашки с картонными формулярами, приклеенные к задней обложке, вспоминаются сегодня, как сон. А в детстве, помню, я страсть как любил разглядывать формуляры с чернильными штампами – сроками, на которые выдавалась книга.

Пальцы девушки порхали над клавиатурой, а я все смотрел на ее волосы и стройную спину. И никак не мог разобрать, испытываю я к ней симпатию или нет. Красива, приветлива, умна. Разговаривает – будто стихи читает. Решительно ничто не мешало испытывать к ней симпатию.

Нажав на клавишу, она скопировала изображение с экрана, распечатала его на принтере и протянула мне.

– Вот список из девяти книг. Пожалуйста, выбирайте. В списке значилось:

По правилам библиотеки можно было взять не более трех книг одновременно. Я выбрал номера 2, 3 и 8. «Я, млекопитающее» и «О чем говорят скелеты» тоже звучали весьма интригующе. Но к моим нынешним вопросам эти книги напрямую вроде бы не относились, и я оставил их на следующий раз.

– Мне очень жаль, но «Иллюстрированный атлас млекопитающих» у нас только для просмотра в читальном зале и выносу из библиотеки не подлежит, – сказала девушка и почесала висок авторучкой.

– Но поймите, – сказал я. – Для меня это очень важно. Я верну вам книгу завтра утром, и у вас не будет никаких проблем. Нельзя ли выдать ее мне хотя бы на день?

– Вообще-то иллюстрированные серии очень популярны. Если начальство узнает, что я раздаю запрещенные к выносу книги, мне сильно влетит…

– Всего один день! Никто и узнать ничего не успеет.

Она колебалась. Ее рот приоткрылся, а язычок уперся в нижние зубы. Прелестный розовый язычок, отметил я про себя.

– Ну, так и быть, – вздохнула она. – Но учтите, это в первый и последний раз. И чтобы завтра в полдесятого книга была на месте, договорились?

– Спасибо, – сказал я.

– Не за что.

– Но я хотел бы вас как-нибудь отблагодарить. Что для этого лучше сделать?

– Через дорогу – кафе-мороженое. Я люблю двойное с вафельной крошкой, снизу фисташки, сверху кофейный ликер. Запомнили?

– Двойное вафельное, снизу фисташки, сверху ликер, – прилежно повторил я.

Я отправился в кафетерий, она – к стеллажам за книгами. Когда я вернулся, она еще не пришла, и я несколько минут прождал ее у конторки, застыв, как часовой, с мороженым в левой руке. Старички и старушки, читавшие за столиками газеты, ошалело таращились то на меня, то на мороженое. Слава богу, оно оказалось достаточно твердым и таяло медленно. Хотя признаюсь: долго держать в руке мороженое, ни разу не откусив, – занятие ужасно неуютное. Чувствуешь себя как памятник, о котором забыл весь белый свет.

Ее книга – дешевая, в мягкой обложке – приютилась на столе, как уснувший кролик. Я вгляделся в название – «Путешественник во времени. Жизнь Герберта Уэллса», том второй.[14] Судя по всему, книга личная, не из библиотеки. Рядом лежали три остро заточенных карандаша. И семь-восемь канцелярских скрепок. Просто наваждение какое-то. Куда ни пойди – всюду скрепки…

А может, какой-то природный катаклизм наводнил весь мир канцелярскими скрепками? Или просто я сам реагирую на скрепки острее, чем следует? Так или иначе, ситуация неестественная. Словно кто-то планомерно разбрасывает скрепки в тех местах, где я вот-вот появлюсь, – да так, чтобы я обязательно их увидел. Неспроста. Слишком много всего неспроста. Черепа, скрепки… Я чувствовал, что все это как-то между собой связано. Но что общего может быть между звериным черепом и металлической скрепкой? Не понимаю, хоть тресни.