«Частное лицо с такими значительными имуществами не годится для республиканского государства, вследствие опасного влияния своего кредита и своих богатств, которое даст ему возможность возбуждать или поддерживать там смуты и раздоры. Таким образом, унижемте и расстройство этого дома в интересах самой Польши и должны входить в состав наших мер касательно ея»^{66}.

Такие повороты совершают с людьми — а политические деятели тоже люди — история и политика. Безнравственно? Не нам судить, если мы сами…

Результаты деятельности Сальдерна оказались плачевными: он быстро изучил короля и вскорости увидел, что имеет дело с истериком, опереточным героем, который умеет рыдать, кричать с пеной у рта, грозить и унижаться.

Интеллект, здравый смысл, элементарное соображение отсутствуют. Сальдерн так прямо и доносит о нем Панину:

«Сердце короля есть сердце хорошего человека, но голова его, к несчастию, испорчена, увижу — могу ли я ее поправить: трудно излечить радикально мозг, поврежденный постоянными иллюзиями».

Он решил воздействовать на короля испытанным приемом — кнутом и пряником. С одной стороны, Сальдерн, выслушав все его жалобы, приласкал его и заставил «со слезами просить милостыни… Я был сильно тронут, но не обещал ничего», — писал Сальдерн.

И только в день именин короля, когда граф Браницкий явился к нему и долго упрашивал, он отпустил 5000 червонных. С другой стороны, он в беседе с королем заявил, что Екатерина намерена лишить его своего покровительства, если он будет вести себя по-прежнему, и припугнул, что имеет указания бросить его на произвол судьбы, выехав вместе со всем войском в Гродно. Король испугался. И тогда Сальдерн заставил его дать подписку о полном послушании. Вот этот документ:

«Вследствие уверения посла ея величества императрицы Всероссийской в том, что августейшая государыня его намерена поддерживать меня на троне Польском и готова употребить все необходимые средства для успокоения моего государства вследствие изъяснения средств, какия, по словам посла, императрица намерена употребить для достижения этой цели, вследствие обещания, что она будет считать моих друзей своими, если только они будут вести себя как искренние мои приверженцы, и что она будет обращать внимание па представления мои относительно средств успокоить Польшу, вследствие всего этого, я обязуюсь совещаться с ея величеством обо всем и действовать согласно с нею, не награждать, без ея согласия, наших общих друзей, не раздавать вакантных должностей и старосте, в полной уверенности, что ея величество будет поступать со мной дружественно, откровенно и с уважением, на что я вправе рассчитывать после всего сказанного ея послом. 16 мая 1771 г. Станислав-Август Король^{67}.

«Станислав-Август Король» потребовал от Сальдерна письменного подтверждения, что эта подписка не будет известна никому, кроме императрицы, Панина и Орлова.

Вскоре русский посол убедился, что и подписка не поможет и что, «король есть и останется всю свою жизнь слабым, пустым и глупым человеком». Сальдерн отказался от своего плана, став сторонником применения силы. «Мягкость портит головы в Польше и несовместима с достоинством и превосходством России».

На этом этапе, по существу, закончилась попытка разрешить польский кризис путем прямых сношений между русским правительством и Польшей.

Работа разведок враждебных России стран усиливалась. В апреле 1771 года поступили агентурные данные в Петербург о том, что Франция решила усилить свое проникновение в среду конфедератов. В месяц на это ассигновалось до 6000 червонных.

Во главе корпуса в 40 000 конфедератов поставили французского советника Дюмурье, которому надлежало продолжить формирование новых отрядов, обучать их и направлять. Штаб-квартирой французской резидентуры Дюмурье было селение Эпернеж в Венгрии. Там же были собраны вожди конфедератов, организованы склады оружия, амуниции; оттуда они должны были вторгнуться в Польшу в районе Ландскрона, укрепиться и приступить к избранию нового польского короля (саксонского принца Карла). Из этого сообщения следовало, что французская разведка действует в контакте с австрийской и что австрийская территория является не только убежищем для конфедератов, но и тылом, питающим их.

Панин сделал представление австрийскому послу в Петербурге князю Лобковичу, но последний, как водится, ответил, что, мол, «я не я и лошадь не моя», что ему кажется невероятным, чтобы в Венгрии вербовали и формировали конфедератов, и что Австрия даже не думает о поддержке Карла.

Панин передал эту информацию Сальдерну для сведения на предмет принятия мер предосторожности.

В августе поступили агентурные сведения из окружения прусского короля: французы собираются прислать в Польшу новый отряд офицеров числом 25 человек во главе с генералом Вноменилем. В переговорах герцога Эгильона с представителем конфедератов он якобы заявил, что Франция готова поддержать конфедератов главным образом присылкой в Польшу военных специалистов.

Когда в 1772 году Суворовым был взят Краков, там действительно попали в плен французские офицеры, которых Екатерина повелела отправить в Сибирь, рассматривая их не как пленных, а как преступников.

Не оставался в стороне от этих событий и кардинал Дурини, которого в какой-то момент под каким-то предлогом русская разведка предлагала арестовать. Но в Петербурге решили не трогать его и просили Ватикан напрямую и через сардинский двор убрать Дурини из Варшавы.

В такой обстановке вызревал план раздела Польши. Было бы ошибочным считать, что Россия явилась инициатором этого проекта, хотя такое впечатление и может возникнуть при ознакомлении с планом тогдашнего военного министра Чернышева, предложившего кандидатуру Станислава Понятовского. Ни один российский план не предусматривал ликвидацию Полыни как государственного образования. Подвижки русского двора в сторону раздела объясняются рядом серьезных причин, можно сказать, державного характера.

Во-первых, несмотря на значительные расходы и даже человеческие жертвы, в Польше не сложилась обстановка, позволявшая Петербургу рассматривать этого соседа в качестве союзника. Во-вторых, нависла угроза союза Австрии с Турцией против России. Отсюда озабоченное послание 5 декабря 1771 года Н.И. Панина русскому послу князю Голицыну в Вену, где он прямо указывает на то, что «здравая политика велит заранее готовиться на все возможные случаи», и прямо говорит о своем полном недоверии князю Кауницу и неверии в искренность его политики в отношении России^{68}. В такой ситуации самым актуальным вопросом стала нейтрализация Австрии даже ценою согласия на предложение Фридриха разделить Польшу.

И наконец, третья — она видится главной в этом ряду — это внутреннее состояние России. Турецкая кампания истощила казну, легла тяжким бременем на крестьянство. Крестьянские восстания, как и движения «заводских крестьян», настоятельно требовали скорейшего прекращения войны. К тому же в 1770 году с театра военных действий занесли чуму, которая понемногу подбиралась к центру России. В декабре 1770 года появились первые чумные больные в Москве. 15 сентября здесь вспыхнуло восстание. Россия была накануне Пугачевского бунта. Н.И. Панин в начале 1772 года подает записку «Секретное мнение» о текущем положении:

«Каково есть настоящее положение дел наших, оное не требует никакого изъяснения, будучи само по себе довольно известно. Война с Портою Оттоманскою свирепствует еще в полном огне. Польша утопает в бедственнейшем междоусобии; дело независимости Крыма и прочих татарских орд не достигло по сю пору совершенства своего; а, напротив того, Венский Двор или, лучше сказать, первенствующий онаго министр князь Кауниц питает в сердце своем величайшую ненависть и явное недоброжелательство к успехам оружия нашего. Искры одной, так сказать, недостает к превращению оных из пассивного умозрения в сущий активитет. Все сии аспекты, сколь они в существе своем ни важны, не могли бы однакож ни частно, один без другого, ни все между собою совокупно столько значить, сколько они ныне начинают значить, по причине внутренняго нашего злоключения, которое распространением своим из Москвы в ближайшие уезды, а оттуда в самые отдаленные, может произвесть совершенную или, по крайней мере, весьма чувствительную остановку в разных государственных оборотах, нуждах и способах. Опасение сие не может быть почтено безвременным, когда уже и теперь многия неудобства ощутительны становятся в самом почти начале зла.