Юрасик даже несколько оторопел: он никогда не слыхал подобного голоса — как у автомата, и попытался вглядеться в лицо нежданного гостя. Его опередил Алексей — одним прыжком он очутился возле пришельца.

— Маша останется здесь! Она с вами никуда не пойдет! — крикнул парень, вытянув руки перед собой.

Не обращая на парня никакого внимания, человек двинулся вверх по ступенькам, глухо трубя:

— Вера, Маша здесь? Отдай мне Ма-шу.

— Боже, не пускайте его! — всполошилась Ксения, угадав, кто стоит там, в темноте…

Все произошло очень быстро, буквально в секунды: Алеша кинулся на пришедшего, стараясь его оттолкнуть, и был отброшен таким мощным ударом, что налетев спиной на входную дверь, начал тихо сползать по ней… Юрасик кинулся к парню, Ксения, распахнувшая дверь, крикнула: «Сюда, скорей!», он подхватил парня подмышки и втащил внутрь. Дверь захлопнули и заперли изнутри на ключ… Вера и не подозревала, что Ветка находится где-то там, на улице, в темноте, уверенная, что дочь давно спит…

И тотчас, как дверь захлопнулась, ночной гость кошкой метнулся в сторону, на миг исчез, а потом вынырнул из мрака с добычей — он волок Ветку, сдавливая ей горло.

Верин крик разорвал тишину. Она кинулась к двери, но Ксения крепко обхватила ее сзади за плечи, плача и умоляя:

— Милая, мы все пропадем! Все! Машеньку пожалей! Он не причинит Ветке вреда, слышишь?! Я уверена — не причинит!

— А ну пусти! — заорал Юрасик, пытаясь оттолкнуть Ксению, вставшую у него на пути, но выпиравший живот был ее лучшим аргументом… Она повторяла, как заведенная:

— Это не человек, Юра, не человек! Ты с ним не справишься! Он убьет тебя, Юрочка, не ходи! Нельзя отпирать — не человек это!

— А я буду смотреть, как он племяшку мучит? — взвыл Юрасик, решившись наконец осторожно отстранить Ксению, которая одна еще что-то соображала — Машка и Вера, похоже, утратили эту способность.

Юрасик не успел отпереть дверь — та рухнула на него, вышибленная из петель чудовищной силы ударом…

На пороге стоял зверь: в проломе двери за спиной у него клубилась ночь, луна осветила налитые кровью глаза, подергивающуюся верхнюю губу, звериный оскал… Ветки с ним не было — видно, бросил за ненадобностью. Раз с ним меняться не захотели, он, как видно, решил сам взять свое!

Монстр в обличии Сережи протянул к Машке руки и замычал. Она завизжала, да так отчаянно, что, казалось, этого крика стены не выдержат… Покров, которым был обернут некий плоский предмет, принесенный Юрасиком, соскользнул на пол, свет луны дрогнул, поплыл… и осветил картину в овальной раме. Портрет молодой женщины.

В прихожей свет не горел, и эффект появления из темноты, — словно из ниоткуда, — этого старинного портрета был так неожидан, что все застыли. Потом существо, снесшее дверь, завыло и на губах у него запузырилась пена. Он задрал голову, судорожно дернулся и ничком, как подкошенный, рухнул на пол перед портретом.

Лежащий на полу вздрогнул, приподнял голову. Со стоном сжал виски, снова рухнул ничком… Юра с Алешей расступились, пропуская Ксению, та присела рядом с лежащим на корточки, смочила кончики пальцев водой из бутылочки и, что-то шепча, принялась осторожно умывать и кропить его лицо.

Вера увела в свою комнату полубесчувственную Веточку, дала ей снотворного, уложила в постель и вернулась к остальным. На пути ее настигла нелепая мысль, что они с Веткой у себя дома смотрят жуткий триллер по видео — обе прежде это занятие очень любили…

«Ну да, — горько усмехнулась она, — не хватало только пакетика с чипсами! А фильм — что надо: ни режиссер, ни актеры друг другу в мастерстве не уступят…»

— Ну как? Получается что-нибудь? — Вера присела рядом с Ксенией возле неподвижного тела. — Тебе нельзя сидеть на корточках долго — давай я!

— Погоди, сейчас… Кажется… Сережа! Сережа, вы меня слышите? — негромко, но настойчиво позвала Ксения, снова омыв ему лоб и виски.

— Машенька, подойди! — ободряюще кивнула она помертвевшей Манюне, которая опасливо наблюдала за этими манипуляциями, — иди, не бойся! Ну? Вот так, хорошо.

— Сережа, мы здесь. Все здесь: и Маша, и Вера, и Веточка. А я — Ксения — меня вы не знаете, а я вас знаю — заочно. У вас был обморок, а сейчас вы пришли в себя. Машенька, ну помоги же отцу…

Сережа тяжело приподнялся на локте. Судорожно зевнул. Отвернулся.

— Что это? — расслышали низко склонившиеся над ним Маша с Ксенией в хриплом выдохе губ…

— Юра, помоги, — Ксения подала знак, махнув рукой, — и Юрасик, скривившись и не тая своего отвращения к лежащему человеку, принялся поднимать его на ноги.

— Спасибо, я сам.

Сергей, неуклюже переступая затекшими ногами, с трудом добрался до ближайшего стула и тяжело рухнул на него, стиснув руками виски — как видно, голова раскалывалась от боли.

Вера, задержав дыхание, готовая в любую секунду отпрянуть, приблизилась к нему. Пододвинула стул и села.

— Сережа… Вы помните что-нибудь? Как вы появились здесь — вы это помните?

— Нет… — он медленно поднял голову. — А… где я?

— Папочка! — Машкин крик взорвал напряжение. — Папа, я здесь!

Он неловко вскочил, только теперь заметив ее, опрокинул стул… Она, плача, целовала ему щеки, лоб, нос. Его лицо все еще было влажным от святой воды, которой омыла его Ксения. Теперь к этой влаге примешались соленые Машкины слезы. Сережа стоял, крепко обнимая дочь. Манюня, пряча зареванное лицо у отца на груди, спросила о чем-то, тот что-то ответил, неуверенно улыбнулся и осторожно, несмело, будто стыдясь, погладил ее по голове, по спутанным, растрепавшимся волосам… Руки заметно дрожали.

Вера почувствовала себя неловко: эти двое сейчас совсем не нуждались в свидетелях! Она кивком поманила остальных на кухню, там Ксения уже заварила чай. На тарелке высились горкой многослойные аппетитные бутерброды.

Разглядев при ярком свете багровый Алешин синяк, Ксения ахать не стала, а только быстро, без лишних слов умыла его разбитое в кровь лицо и выдала старый медный пятак — и откуда он только здесь взялся! Вера в который раз поражалась, глядя на нее: эта женщина всегда делала именно то, что нужно, и тогда, когда нужно. При этом заботы ее никогда не казались назойливыми — ей хватало деликатности вовремя оставить человека в покое…

Глядя, как ожил мальчишка от этой заботы, с какой забавной старательностью осваивал методику борьбы с синяком, Вера подумала, что они в последние дни совсем его позабыли… Алеша явно чувствовал себя лишним.

А Алеша… он и в самом деле ощущал себя в эти дни совершенно заброшенным. Да и навязчивая идея, будто он тюфяк тюфяком, казалось, навечно угнездилась в его неокрепшем сознании… И тут он ожил! Он чувствовал себя так, словно до сего времени барахтался под водой, а теперь вынырнул на поверхность, глотнул свежего воздуха, увидел солнце, звезды, цветы… Он впервые шагнул навстречу опасности, навстречу собственному страху и, услыхав от Юрасика короткое: «Ну как ты, мужик?», ощутив крепкое пожатие его руки, протянутой, чтобы помочь мальчишке подняться, — сдержанное рукопожатие равного с равным, — Алексей убедился: нет, он не тюфяк, не рохля, не жалкий очкарик. Он поверил в себя!

Он рассматривал в зеркало свой фингал с такой гордостью, будто тот был орденом Святого Георгия, данным в награду за храбрость.

Словно очнувшись, парень с изумлением озирался вокруг и счастливая полуулыбка блуждала на приоткрытых губах. Так вот она, жизнь! Непредсказуемая, загадочная, — жизнь позволила ему убедиться в той непостижимой легкости, с которой она менялась мгновенно и вдруг. Миг — и в доме, где поселилась тревога, ожил теплый ласковый свет — достаточно было взглянуть на Манюню, прижавшуюся к отцу… Миг — и липучий назойливый страх лопнул, как мыльный пузырь, и то, что казалось неодолимой преградой, ушло без следа. Одно Алеша не понимал, не мог понять: как случилось, что добрый, приветливый человек — Машкин папа — превратился в самого настоящего монстра, стал чудовищем, а потом, словно по мановению волшебства, снова самим собой… Так не бывает, не может быть, думал Алеша. Он не поспевал за реальностью, за подвижным, изменчивым ритмом ее метаморфоз.